– Его симптомы лечению препаратами не поддаются. Люпино до сих пор твердит, что его преследует потусторонний голос, который приказывает ему содрать с человека кожу. И на следующей неделе собирается консилиум. Будут обсуждать вопрос об оперативном вмешательстве. Сюда, пожалуйста, – надзиратель свернул к винтовой лестнице.

– Как странно, – задумался Прист, поднимаясь наверх по крутым ступенькам, – Его полгода лечили бесполезными препаратами и били током, и только сейчас вспомнили о лоботомии. Вы ничего больше не хотите мне сказать, мистер Хилтон? Объясните, почему до этого не додумались раньше.

– Видите ли, детектив, нашей старой больнице требовался капитальный ремонт, новое оборудование и лекарственные препараты. Поэтому мы не могли отказаться от столь щедрого предложения.

– Вам платили за то, чтобы вы не трогали Люпино – догадался Прист – А когда прекратили спонсирование, доктора, наконец, решили начать настоящее лечение. Вы скажите мне, кто занимался такой благотворительностью, кто снабжал вас деньгами?

– Не знаю, сэр. Этот человек предпочитал оставаться в тени – Хилтон врал, и это было слышно в его дрожащем голосе. Видимо, ему заплатили за молчание.

Благородный человек знает только долг, Хилтон же оказался низким человеком, знавшим только выгоду.

Кристофер с лёгкостью мог распутать его язык, но к методам, нарушающим закон, он прибегал крайне редко. Да, и время поджимало. В запасе у него было около сорока минут.

Они миновали ещё один лестничный пролёт и оказались в южном крыле больницы – отделении строгого режима. Здесь ощущалось постоянное напряжение, чувствовался тюремный дух: охранники и служители были одеты в специальные жилеты и маски с решётчатыми забралами, у каждого при себе имелась дубинка и наручники, они стояли почти у каждой коридорной двери или решётки, охраняя покой психов.

– В этом крыле мы держим буйно-помешенных пациентов. Они сидят в отдельных камерах и подвергаются эффективному лечению – хвалил Хилтон своё отделение, проходя мимо кабинетов, из которых доносились крики, – Это слова благодарности. Не обращайте внимания. В отделении интенсивной терапии всегда так шумно.

– Я оборотень! Я волк! – срывая голос, кричал пациент из дальнего кабинета – Прошу вас! Прошу, не надо! Убейте меня! Я уже превращаюсь!

– Ликонтропия – объяснил Хилтон – Этот больной всерьёз думает, что его покусал волк-перевёртыш. Хотя на самом деле он сам себя укусил. Чего они только не придумают, чтобы привлечь внимание. Не пугайтесь.

Они перешли в другой коридор, а крики были всё ещё слышны, и заглушал их гром.

Со сводчатого высокого потолка, выполненного в готическом стиле, капала вода, местами она струями стекала на пол. Пахло затхлой сыростью и мочой. В норах пищали крысы, некоторые даже перебегали дорогу двум людям, шагавшим к одиночным карцерам. А сквозняк гнусно завывал, словно призрак, застрявший между мирами.

– Капитальный ремонт, говорите, – с сарказмом ухмыльнулся Кристофер.

– Это крыло ждёт своей очереди – ответил надзиратель – Прошу, сюда. Второй блок.

Он повёл Приста в конец отделения, где по его словам, они держали самых опасных больных. Двери палат были снабжены маленькими застеклёнными окошками, сквозь которые за посетителями забытого Богом крыла следили десятки остервенелых, звериных, диких глаз, полных злобы и боли, отчаяния и неутолимой жажды крови. Одни начинали буянить и биться о стены, завидев людей в коридоре, вторые – плакать без остановки или истерически смеяться, третьи забивались в тёмные углы и продолжали свою никчёмную деятельность: поедать тараканов и пауков, пересчитывать волосы на своей вшивой голове или разговаривать с выдуманными друзьями.