Разлепив веко, я позволил себе немого отдохнуть, созерцая пустую тьму перед лицом. И лишь затем мысленно коснулся мраморной плиты, которая уже не первый век служит последней преградой на пути к моим бренным останкам.

Плита саркофага с торжественной неспешностью отъехала. Откликаясь на движение, в склепе зажглись огни и осветили могильное величие усыпальницы. Сам я, подобно всякому вампиру, не балуюсь с огненной магией – не стоит навлекать гнев божества, – но среди моих учеников хватает талантливых и пока ещё живых ребят.

Однако никто не встречает меня в момент пробуждения, ибо незачем давать приближённым больше власти, чем они заслуживают. Ни к чему помпезность. Я знавал глупцов, которые закончили весьма прискорбно, не сумев усмирить гордыню. Их встречали толпы полуобнажённых девиц, мальчиков, лакеев, охранников и вельмож, каждый из которых мог оказаться предателем.

Нет, пусть же таинство смерти и воскресения принадлежит лишь тебе одному, а пышность и подобострастие встречают тебя уже за пределами хорошо защищённого подземелья.

С кряхтением перебравшись через мраморный борт, я сунул дряблые, покрытые пятнами ноги в тапочки и подошёл к постаменту, где хранился идеально отполированный кусок хрусталя, который теперь заменяет мне потерянный глаз. Я раздвинул пальцами кожные складки и упихнул его в пустой мешок глазницы.

Усыпальница сразу же заиграла переливами магии. Я мог бы заказать себе или собственноручно создать око, которое позволит видеть мир неотличимо от нормального зрения. Но мне это не нужно. Такой глазик куда полезнее. Не нужно сосредотачиваться: я постоянно вижу подноготную окружающего мира. Вижу потоки злобы и зависти, вижу все ваши желания. Так что меня довольно сложно обвести вокруг пальца.

Я побрёл к лестнице. Моей шаркающей поступи вторило постукивание золотого посоха – символа власти мирской и колдовской. Так я и добрёл до ступеней.

Всякий раз поднимаясь по ним, я ощущаю себя подлинным мертвецом, покидающим царство нашей распроклятой богини. И радуюсь, что с каждым шагом моё старое тело пусть не молодеет, но наливается пробуждающейся силой. Достигнув вершины я уже не чувствую себя столь безрадостно уставшим от тяжести веков.

Затем каменная плита ломается надвое, рождая полосу света. Отъезжает под грохот собственного веса. Вот так, в торжественной атмосфере я восстаю из могилы. Меня омывают и умащают, облачают в длинную, тяжёлую мантию, которую будут нести юные пажи. Унизывают пальцы перстнями, водружают ожерелье из золотых квадратов с каменьями на грудь и закрепляют на плечах. Составной венец с закреплённой на нём золотой маской ложится на мою седую голову. Обезображенная половина лица скрывается от посторонних взоров за роскошью.

Каждую ночь одно и то же. Толпа слуг, юные живые лица, с почтением поданная кровь. Затем меня встречают подобострастные прихвостни, вечно жаждущие урвать от меня побольше монет, власти, привилегий, а некоторые претендуют на красные соки в моих жилах, но я довольно редко делюсь ими. У меня хватает верных сынов, исполняющих эту обязанность за своего создателя.

Чего у меня нет, так это сил улыбаться в ответ на лживые гримасы, лишь немного не переходящие в оскалы.

Но сегодняшняя ночь особенная, ведь в мою резиденцию спешит кортеж доброго соседа, пропасть его побери. Всё готово к приёму на высшем уровне, но слуги ещё снуют по дворцу, перенося вазы с цветами и начищая бронзовые рожки светильников.

Вальдемар фон Шнайт. Брэнский Потрошитель. Какую невиданную и мрачную славу снискал этот мальчишка. Я помню его совсем юным колдунишкой из свиты нашего любимейшего императора. И как он взлетел! Заговорщик и предатель. Он отнял у меня возможность лично расправиться с Сигизмундом, отомстить за родных, за народ и землю, осквернённую его вторжением.