Я тщетно пытался прорваться к спасительной поверхности. Меня швыряло, крутило и отправляло вниз. Я помню, как медленно опускался в пучину, уже не в силах бороться. Легкие пылали, хотелось продохнуть. Стало наплевать, что вместо воздуха в глотку ринется солёная вода. Потом мозг взорвался вспышкой катастрофической боли, необъяснимым образом перешедшей в наслаждение…

* * *

Моё мёртвое тело до следующей ночи носило по волнам. Его прибило к каменистому берегу. Повезло, что рассвет ещё не наступил.

Как становятся бессмертными? Да очень просто: нужно выпить кровь вампира и умереть. Сама она не убьёт тебя, но поселится в организме, дожидаясь срока, чтобы изменить мёртвые ткани, переродить их и вдохнуть новую жизнь.

Кровь моей матери, Ирмалинды, испитая в глубоком детстве, воскресила меня. Отхаркав воду из лёгких, я впервые увидел ночь совсем другими глазами.

И впервые испытал такой голод, какого не знал в смертной жизни. Возможно, умирающий без крошки хлеба узник в каменном мешке смог бы меня понять. Голодающим в неурожайный год крестьянам, мешающим муку с толчёным лопухом и мякиной, тоже знакомы отголоски этого сжигающего изнутри чувства. Но я провёл юность в роскоши и не привык к нужде.

Совсем, сука, не привык!

Волны накатывали на булыжники и степенно удалялись обратно. Океан удовлетворился жертвами и прекратил бушевать. Тихая зыбь светилась в лунном сиянии, но я замечал и другое свечение: его источником оказались копошившиеся подле меня каменные крабы. Эти гадёныши точно не рассчитывали, что выброшенная на их обеденный стол падаль вздумает ожить.

Видимо, мой запах не успел перемениться, ведь на вампира не покусится ни хищник, ни падальщик. С перепугу ребятки в панцирях начали разбегаться: бочком-бочком да к водице, преодолевая последний фут резким подскоком и плюхаясь в пену.

– Бегите, мелкие поганцы, – тихо прошелестел мой голос в унисон с волнами.

Нетвёрдо поднявшись на ноги, я осмотрелся и различил множественные признаки, постигшего нас несчастья: обломки досок, перепутавшиеся с морскими водорослями мотки оснастки, рулевое весло одной из шлюпок и пробитый анкерок, застрявший в расщелине между скал.

Людей – живых или мёртвых – мои новые глаза не нашли. И некая часть меня была благодарна судьбе, что не пришлось смотреть в остывшие лица товарищей и сооружать погребальные насыпи над могилами.

Другая, ранее незнакомая часть, плевать хотела на всякие-там злоключения, мертвецы её не интересовали, да и крабы совершенно не годились…

Я брёл вдоль берега на далёкий свет маяка. Дёсны нестерпимо ныли. Голод выжирал внутренности, путая мысли и заставлял почти выть от изнеможения. Ночной бриз тащил запахи с побережья в море, но порой меня захлёстывало неожиданно изменившимся порывом, и рот наполнялся слюной.

Башня маяка громоздилась на вершине утёса. К ней прилегала жилая пристройка с ветхой крышей, которая лишь чудом пережила шторм. Фонарь бросал на волны длинные полосы света, которые менялись и перемещались согласно предписанной сигнальной схеме.

Ещё век назад вместо этого чуда современной машинерии на вершинах маяковых башен разводили костры, а уголь для жаровен доставляли на вышку в корзине подъёмника. Всё изменил Северо Венченте, ныне прославленный изобретатель, получивший в награду за свой гений вечную жизнь.

Прямо сейчас там, за просторными стёклами фонаря, смотритель крутил ручку, приводившую в движение шестерёнки часового механизма, вращались на катках зеркальные отражатели, насос тянул из резервуара в подвале масло непосредственно к лампе.

Но я опять увлёкся, это самое «сейчас» случилось восемь десятилетий назад. С тех пор Венченте успел осчастливить нас и другими инновациями, в том числе осветительными приборами. Хотя поговаривают, что нынче он вернулся к старому проекту и работает над некой системой линз для маяков, дабы увеличить дальность световых лучей.