Пока Нефёдов мучался от рвоты и сильных головных болей, у его кровати постоянно находилась заботливая сиделка – мать и дочь поочерёдно меняли молодому человеку повязки, поили больного чаем, следили, чтобы в указанное доктором время он не забывал принимать прописанные микстуры.

Таким образом, на какое-то время сирота оказался в центре всеобщего внимания и любви. И мать Ольги – Екатерина Алексеевна и её отец – Фома Ильич отнеслись к новому обитателю своей квартиры с большой теплотой. Им пришёлся по душе открытый жизнерадостный нрав юноши. Ну и конечно, свою роль сыграли обстоятельства, при которых Борька получил свои ранения. Ведь он пострадал за честь их дочери.

– В нашем роду все женщины хотя бы раз в своей жизни бывали причиной для дуэли, – шутливо рассказывала Борису Ольгина матушка. К этому времени юноше стало значительно лучше, и он вместе со всеми домочадцами проводил вечера в удобном кресле в уютной гостиной.

– Когда я училась на втором курсе Смольного института, мой будущий муж стрелялся из-за меня с одним подпоручиком. Кажется, тот служил в артиллерии, хотя, обычно артиллеристы, головы которых не так горячи, ибо постоянно охлаждаются сухой математической диетой, не столь драчливы. Но то ли этот подпоручик действительно был так сильно в меня влюблён, то ли ему наскучила его баллистика с механикой, но он всерьёз потребовал от студента удовлетворения и слышать не хотел о примирении.

Голос Екатерины Алексеевны звучал удивительно мелодично. Временами, по ходу рассказа, она заливалась звонким смехом, ослепительно улыбаясь. Это была женщина той благородной красоты, которая не меркнет с годами, а лишь придаёт своей обладательнице царственного блеска. Даже в свои сорок лет Екатерина Алексеевна могла бы непринуждённо царствовать в аристократических салонах и кружить головы блестящим гвардейцам в мазурочном вихре бальных залов. Но в нынешние времена, когда законодателями мод являлись почти поголовно страдающие отсутствием вкуса жёны кремлёвских выскочек, с такой внешностью безопаснее всего было пребывать в ранге скромной домохозяйки.

– Служанка одной моей подруги заранее узнала о готовящейся дуэли, – продолжала свой рассказ хозяйка дома, – и конечно она из любопытства поехала посмотреть на сиё редкое зрелище, а потом через мою приятельницу этот рассказ дошёл до меня. Стрелялись они естественно на Чёрной речке. Где же ещё?! Ведь там дрались Пушкин и Дантес. Подпоручик прибыл минута в минуту с секундантом и врачом. Господин же студент нанял какого-то пьяного извозчика и тот завёз его в сугробы и высадил в полутора верстах от нужного места. По дороге бедолага потерял калошу. Он так и предстал перед затянутым в парадный мундир побледневшим подпоручиком – в одной галоше и в плохоньком пальтишке.

По рассказу Екатерины Алексеевны пистолет в руке её будущего мужа разорвался при выстреле. То ли неопытные секунданты положили в него слишком большой заряд пороха, то ли купленный в лавке антиквара дуэльный набор за давностью лет утратил работоспособность. Студенту наспех перебинтовали платком руку, после чего подпоручик подошёл вплотную к барьеру и долго целился.

– Артиллерист бы отменный стрелок и обязательно убил бы меня с такого расстояния наповал, – вступил в разговор Фома Ильич, – если бы не медальон, который за несколько дней до этого подарила мне Катенька.

Фома Ильич снял с шеи и продемонстрировал Нефёдову повреждённый пулей медальон с написанным маслом портретом юной девицы. Девушка на миниатюрном портрете была как две капли воды похожа на Ольгу.

– Я не знал тогда, что по законам дуэли полагалось предварительно снять с себя все посторонние предметы, – благодушно продолжал Фома Ильич. – Когда же секунданты сообщили мне об этом, я тотчас выразил готовность предоставить своему противнику повторный выстрел. Но он оказался человеком не только благородным, но и милосердным. Мы отметили счастливое окончание нашего поединка в ресторане и впоследствии стали друзьями.