– Ну, визьмэтэ за пъятдэсят? – сурово спрашивала баба Таня.

– Баба Таня, – отвечал Борис Натанович, – у вас е ручка чи оливэць?[33]

– Оливэць е, – удивлялась та. – А що?

– Так вы визьмить вашого оливця и напышить у мэнэ на лоби: «Борис Натанович – идиот». Вы ж мэнэ за идиота вважаетэ, якщо хочэтэ мэни оци клубни за пъятдэсят копийок втюхаты.

В конце концов они сходились на сорока копейках, менялись товаром и деньгами, смотрели друг на друга, качали головами и восклицали одновременно:

– Грабиж!

Накупив овощей и солений, Золотницкий обыкновенно сворачивал к мясным «рундукам», у которых неизменно околачивались стайки собак. Собаки были неотъемлемой частью здешнего пейзажа, их знали, на них покрикивали, но не трогали, их подкармливали костями, требухой и мясными ошметками, а в подаренных им кличках, как ни в чем другом, пожалуй, проявилась недюжинная фантазия обитателей Житнего рынка. Здесь не было Шариков, Жучек и Полканов, зато имелись Мазепа, Шелудявка, Карацупа, Мухомор, Кацап, Голожопый и даже Баба Нюра. На случайного посетителя, забредшего к «рундукам», нападал, бывало, столбняк, когда он слышал раскатистый бас изнутри:

– Эй, Кацап, тащи сюды свою Бабу Нюру, обом по печинци дам!

Однажды среди знакомого собачьего кворума Борис Натанович заметил новенькую псину, такую же дворнягу, но на редкость изящной формы, черную, с рыжими подпалинами. Роста она была небольшого, морда у нее была худая и вытянутая, уши опущены книзу, а в карих глазах застыла то ли горечь, то ли тоска.

– Ты кто такая будешь? – спросил Борис Натанович, остановившись и с интересом уставившись на собаку.

Та глянула на него в ответ, несколько раз моргнула и отвернулась.

– Мить, – окликнул Золотницкий мясника, – что это за пополнение?

– Та прыблудный якийсь элемент, – отозвался Митя, здоровенный детина в заляпанном кровью белом фартуке, обожавший читать и покушавшийся на образованность. – Йийи Голожопый з собою прысовокупил, думав, знайшов соби подругу, а вона на нього ноль внимания. – Митя хохотнул. – Хотив до нэйи пидступытыся, так вона його так тяпнула, що вин на тры парсека попэрэд свого визгу лэтив.

– Ты дывы яка. – Борис Натанович присел перед собакой на корточки. – Ну и як цю барыню зваты?

– Та Сыльвою йийи клычуть.

– Як? – удивился Борис Натанович.

– Сыльвою. Тут такый дидок був, интэлэгэнтный, у окулярах, так цэ вин йийи так охрэстыв. Вона в вас, кажэ, нэ гавкае, а спивае. Просто, кажэ, Сыльва. А що за Сыльва – бис його знае.

– Слышь, Мить, – сказал Золотницкий, переходя отчего-то на русский язык, – а она точно ничья?

– Кажу ж – прыблудна.

– Если что, я б ее купил.

– Та вы що, здурилы, Борыс Натановыч, – изумился Митя. – У кого б купылы? Мы тут, слава Богу, собачатиною нэ торгуемо. Такэ кажэтэ, шо слухаты нэ гигиенично. Шо вы нам рэпутацию мочыте?

– Так ее можно взять?

– Та бэрить соби! Тильки на шо вона вам? Вона ж нэцивилизована. Голожопого тяпнула, а то щэ тут така гражданочка гуляла, з пуделем у комбизони, так оця тварюка так на того пуделя вышкирилась[34], шо у того, мабуть, инфаркт зробывся.

– Знаешь что, Митя, – задумчиво проговорил Золотницкий, – куплю-ка я у тебя два кило говядины.

– Оце для нэйи? – Митя кивнул на Сильву. – Ну-ну. Говъядина сьогодни по чоторы карбованця в рублях.

Борис Натанович, не вступая на сей раз в торги, заплатил червонец, отказался от сдачи и повернулся к собаке.

– Ну что, Сильва, – сказал он, пристально глядя ей в глаза, – пойдешь со мной? Заставлять не буду, мясом соблазнять не буду. Решай, как знаешь.

Сильва поднялась с земли, подошла к нему вплотную, понюхала кулек с мясом, затем штанину серых брюк, подняла голову вверх и пару раз тявкнула.