Плакал, не стесняясь, как незаконно обиженный ребёнок. Мимо шли люди, но все были заняты своими делами. А то, что идёт вот юноша и плачет, так мало ли чего он плачет. Да и солнце продолжало светить также ярко, словно ничего не случилось, а из раскрытых дверей кафе доносилась весёлая музыка и вкусные запахи. Город шумел своей жизнью – равнодушной, нервно суетливой.

Вдруг к Мишке подошёл кавказец. Внимательно, каким-то ощупывающим взглядом осмотрев его, тихо спросил:

– Хочэшь конфэтку?

– Какую конфетку? – недоумённо поднял на него глаза Мишка.

– Вкусьную и больсую, – ухмыльнулся незнакомец и добавил. – Дэнег дам.

Увидев удивлённый взгляд, мерзко заржал и спросил. – Нэ понымаешь… хорошынькый… да-а?

Мишку прямо-таки передёрнуло от странного смеха и какого-то липкого взгляда незнакомца.

Испуганно оглядываясь, он бросился от усатого кавказца. Тот удивлённо пожал плечами: «Ходють… тут всакие! Понаэхали… понэмаешь».

В одном из подземных переходов Мишка увидел худенького мальчика. Тот, чуть подавшись вперёд, стоял с протянутой ладошкой. В другой руке он держал табличку: «Люди добрые. Подайте на пропитание». Широко открыв и без того огромные, испуганные глаза, он беззвучно шевелил подрагивающими губами. Рядом сидела маленькая девочка в грязном платье и укачивала на руках тряпичную куклу. «Наверно, брат и сестра, – подумал Мишка. – А как там мои сестрёнки?»

…К вечеру солнце скатилось за дома. Усталый день неспешно прятался в бархатный закат. Вскоре узкие и длинные полоски алых облаков погасли. На Москву упало тёмное небо. Свинцом, наваливаясь на плечи уставших и суетливых прохожих, оно безжалостно придавливала их к асфальту. На душе у Мишки тоже потяжелело. А ещё эти высотки. Закрыв сонные глаза окон, они давили и отгораживали от парня остальной мир.

Вскоре по небу поползли грязные тучи. Вот небо задрожало и заплакало. Не мигали, а слезились и далёкие, печальные звёзды. Зато противный дождь нагло лез за шиворот, тонкими, липкими пальцами шарил по лицу. Холодно и жутко, но на душе у юноши было ещё хуже. Размазывая слёзы дождя по щекам, Мишка сжался, как маленький щенок, попавший в незнакомый лес…

Как много дождя вокруг… тяжёлого, гулко шлепающего по асфальту тысячами свинцовых капель…

Незаметно дождь утих. Точнее ушёл, дальше спотыкаться и плутать по переулкам, словно пьяный бродяга. Стали глуше дневные звуки, но новыми оттенками заиграл ночной город. Улицы не спали. Нервно извиваясь в тесных переулках, они с бешенной скоростью вылетали на простор широких проспектов, где бурливо жили своей ночной, подсвеченные неоновыми огнями, шумной жизнью…

И тогда Мишка вновь пришёл к вокзалу.

«Плохое место, – подумал он, – но хоть народу много». Кругом играла музыка, но она не задевала душу. Легко просачивалась в мозги и растворялась бесследно, как пена. А ещё эта песенка популярной группы «Абба», где назойливо талдычили: «Мани, мани, мани-и-и…»

Найдя за вокзалом тихое место, юноша лёг, подстелив под себя обрывки картонных ящиков. В небе зябко подрагивали одинокие звёзды. Луна, вынырнув из омута чёрных туч, словно око злого великана, внимательно наблюдала за ним. Заслонив руками глаза, чтобы не видеть свет от переливающейся огнями рекламы, Мишка попытался заснуть. Вблизи уныло шелестело чахлое деревце, будто жалуясь на одиночество. Рядом нудно скрипел на ветру висевший над дверью подслеповатый металлический фонарь…

Вздрагивая всем телом, парень старался всё теснее и теснее прижаться к стене. Он инстинктивно чувствовал, что шершавая поверхность служит защитой ему от одиночества и жестокости. «Что делать, куда идти?» – билось в голове. Безнадёга свинцом навалилась на плечи, просочилась в каждую клеточку тела, безжалостно придавливая к щербатому асфальту. А рядом беспокойно ворочался полусонный ночной город, расплёскивая звуки музыки – дурной, пошлой, отвратительной.