«1. Армия в девять с половиной миллионов человек стране не по средствам. Мы ее не можем прокормить. По данным министра продовольствия … максимум, что мы можем содержать, это семь миллионов человек. … Мы не можем эту армию ни одеть, ни обуть. Вследствие падения производительности труда после революции и недостатка сырья количество изготовляемой обуви упало вдвое против 1916 года, теплой одежды к октябрю едва хватит для удовлетворения потребности наполовину. Только к январю мы сможем дать на весь фронт нужное количество одежды. Между тем, отпустив 600–700 тыс. человек, Ставка категорически заявила, что дальше ни один солдат отпущен быть не может. Ставка, стоящая во главе этого дела, после всех расчетов и зная обстановку внутри страны, считает дальнейшее сокращение армии опасным с точки зрения обороны. Не будучи хозяином этого дела, я не могу изменить решения Ставки; здесь, значит, непримиримый тупик, если люди, руководящие обороной страны, не будут заменены другими, способными найти выход из создавшегося противоречия. Если же оставить все это в его теперешнем положении, то иного выхода, как заключение мира, нет (выделено В. М.).

2. Наши расходы достигли в день 65 млн рублей, из которых только 8 идет на общегосударственные нужды, все остальное – на войну, считая довольствие, обмундирование, снаряды, оружие, постройки, пайки семьям, примерно по 6 рублей в среднем на каждого призванного. Между тем, по сообщению министра финансов, мы живем без доходов, единственно на печатном станке, так как налоги перестали поступать. Станок же дает 30 млн бумажек в день. Таким образом, 1 января 1918 года образуется дефицит в 8 млрд рублей. Изменить это положение можно только решительным сокращением расходов на войну, но так как Ставка не считает возможным уменьшить армию, то и здесь тупик.

3. Армию разрушает агитация большевиков, внося разложение в самые основы ее организации, в отношения к командному составу. Но средства борьбы с большевизмом нет, так как он обещает мир, и масса на его стороне, поэтому разрушение армии прогрессирует, и его остановить нечем. Мы же со своей стороны никаких реальных шагов для приближения мира, единственного, что может изменить психологию масс и тем самым дать нам опору в силе оружия, не предпринимаем (выделено В. М.), считая, что управимся с движением иначе. Так как все это совершенно неверно, так как, ссылаясь на нашу неспособность, нас выбросят вон, и те, кто нас заменит, не постесняются заключить какой угодно мир, это снова тупик, ужасный, с одним только выходом: вынудить союзников согласиться на переговоры о мире (выделено В. М.), иначе это им же принесет неисчислимый вред.

4. Армию можно строить, лишь опираясь на командный состав. В теперешних условиях это невозможно. Офицеры требуют исполнения своего долга перед Родиной – идти на смерть, видя в этом спасение страны, солдаты, сбитые с толку пропагандой, не понимают, за что они должны умирать. На этом создается разрыв между офицером и солдатом, делающий командование армией невозможным. Мер к разъяснению этого народу мы не принимаем.

Поэтому взгляд солдата на офицера как на своего врага, заставляющего его «бессмысленно» умирать, не меняется, и исправить дела нельзя, если не пойти на крупные решения, на которых я настаивал».[194]

Военному министру никто не поверил, мало кто из политиков, находившихся тогда во власти, принял его слова близко к сердцу. «Политики убеждены, – писал в своем дневнике А. И. Верховский, – что, пережив уже не один кризис власти, и на этот раз можно будет как-нибудь обойтись без крупных решений. Молчать в такую минуту преступно. Зная, что не получу поддержки, я все же считал, что такой доклад в предпарламенте был необходим как апелляция к обществу, ко всем людям, которые думают в минуту, когда еще не поздно что-то сделать. Сейчас ведь от руководящих политических кругов требуется одно – санкция и поддержка предложенного им решения в области международной политики. Решение трудное, так как союзники сразу не согласятся на те шаги, на которых я настаиваю. Увы! Они еще меньше понимали обстановку в стране, чем мы. Не учитывали, что путь, который я указывал, один только может сохранить Россию как военную силу.