– А как твою родную-то бабушку зовут? – спросила меня напоследок хозяйка, уже с крыльца.

Баба Маня легонько сдавила мне руку, но я не придал этому значения. Ответил искренно, простодушно, даже подражательно:

– Не знаю. Дедушка всегда зовет ее: ма-а-ать!

Женщина на это улыбнулась и помахала нам рукой.

Через годы, когда я уж сам мог задавать подобные вопросы, я узнал, что мою родную бабушку зовут Елизаветой Макаровной. Никакого таинства, однако, в этом совпадении нет. Елизавет тогда по России было много. При всей громадности наших пространств общность корней у нашей нации, как ни у какой другой, хрестоматийна, несмотря на зыбкость семейных уз. Где-то очень любят выстраивать генеалогические древа, и для поколений они более важны, чем судьба нации. У нас же эти древа рушились и скреплялись через судьбу нации, и в именах передавались память и любовь к бабушке, матери, теткам, сестрам. Беда только, что нынче внучек и внучат мало. И многие имена остаются невостребованными, а потом забываются вовсе. Новый, рукотворный суховей пронесся над страной на исходе века.

Баба Маня не стала корить меня за мой ответ. И мы приступили к делу. В доме напротив нам сразу подали горячие еще, картофельную и хлебную, лепешки. Баба Маня сообразила, что день выходит на воскресенье: дымы тянулись из нескольких труб. Реальная примета!

– Нам бы чуть переждать, – сказала она. – Глядишь, побольше повезет.

Дома по улице стояли крепкие и ладные. Смотрели друг на друга широкими окнами-глазищами. Разряжены были цветастыми фартуками-палисадниками, с просторными на задах подолами огородов. Деревня излучала достаток и, видимо, гордилась им. Едва ли не плясать хотелось перед ней.

Но мы, умные, свернули в проход между домами и по тропочке поднялись в небольшую рощу. Это оказалось кладбище. Оно тоже было ухоженным. Баба Маня присела на скамейку возле могилы, повесила на крест мои мокрые с ночи трусики, отломила пол-лепешки и со словами: «Поешь, пока теплая», – отправила меня «погулять маленько, но не ходить далеко». Я пошел поглазеть вокруг, есть ли что интересное.

– В траву большую не ходи, Марик, а то по уши будешь мокрый, – догнало меня еще одно напутствие.

В воздухе было покойно. Птицы хлопотали на ветках, чистя оперенье и пробуя голоса. Ворона удивленно глянула на меня сверху. Могилы, ограды, кресты, кусты и деревья – все жило в обнимку и цепенело в тихом умиротворении. С того, видимо, раза я полюбил кладбища. И в зрелые годы, когда уставал нещадно от повседневной маяты, ехал на какое-нибудь кладбище, чаще всего один, и бродил средь могил, табличек, законченных судеб. И набирался успокоения, сознания суеты и тщетности многих потуг и амбиций. И возвращалось душевное равновесие. Все это будет потом…