– Мне что-то нехорошо, – говорю я. Может, в вяленом мясе что-то было или мне подсунули отравленную воду? А, может, это сердечный приступ? Я спотыкаюсь и присаживаюсь на ближайшую горизонтальную поверхность.

Не слышу, как подходит Война – этот гад передвигается бесшумно, – но вот он опускается передо мной на колени и слегка изгибает бровь. Думаю, это максимум беспокойства, которое Всадник когда-либо проявлял. Он тянется ко мне рукой.

Я предупреждаю:

– Только тронь, и я тебя твоим же кинжалом порежу.

Но Война все равно касается ладонью моего лица. Я тянусь за кинжалом, но едва успеваю коснуться его, как рука Всадника перехватывает мою. Выкручивает клинок из пальцев и отбрасывает в сторону.

– Мириам, оставь сражения для поля боя.

– О, как это мило с твоей стороны.

Наши взгляды встречаются, и у меня перехватывает дыхание. Боже, он раздражающе привлекателен. Чем дольше я смотрю на Всадника, тем больше волнующих деталей вижу – например, эти полные губы и тигриные глаза с вертикальными зрачками, высокие острые скулы, добавляющие экзотичности.

– Тебе стоило сказать мне про ожог, – замечает он.

– Я думала, тебе все равно.

– Это не так. – Он пристально смотрит на меня.

– Почему? – удивляюсь я.

– Мы говорили об этом, – отвечает Война.

Потому что я его жена – вот что он имеет в виду.

Еще несколько секунд мы смотрим друг на друга, затем я глубоко вздыхаю и отвожу взгляд:

– Мне уже лучше.

Действительно, лучше. Мне удалось немного посидеть, лихорадка спала и кожа уже не так горит. Теперь мне хочется, чтобы Война убрал от меня руки. Пара добрых слов, нежное прикосновение – и я начну верить, что он не дьявольское отродье. Всадник опускает руку и встает. Он направляется к своему жеребцу, который вскидывает голову, когда хозяин подходит ближе.

– Тише, Деймос[7], – успокаивает он коня, поглаживая шкуру, отливающую алым.

Деймос? Он серьезно назвал так коня?

Всадник заглядывает в седельные сумки, достает воду и еду, а потом возвращается и протягивает их мне. Принимаю, быстро улыбнувшись в ответ. Его внимание на миг задерживается на моих губах, а затем Всадник вновь уходит, чтобы заняться лошадьми или, может быть, достать вещи из сумок.

Я провожаю его взглядом. Он сегодня странно добр со мной. Приходится напоминать себе: я видела, как он собственными руками убил множество людей – и я едва не попала в их число. Нельзя допустить, чтобы немного заботы и пара добрых слов вскружили мне голову.

– Ты чувствуешь что-нибудь? – окликаю я его. – Когда убиваешь.

Пришло время в очередной раз напомнить себе, что Война – плохой парень.

Он замирает, стоя ко мне спиной.

– Да.

Жду, что еще он скажет, но пауза затягивается.

– Чувствую жажду крови, возбуждение и глубокое удовлетворение от хорошо выполненной работы, – Всадник говорит так, словно речь идет о чем-то обыденном. О погоде, например, а не о массовом истреблении людей.

Он оборачивается ко мне.

– Я твой, а ты – моя, Мириам…

Меня охватывает дрожь от этих слов.

– …но я не такой, как ты. Никогда не забывай этого.

В небе мерцают звезды, Война готовится к ночлегу. Одно место для сна выглядит очень просто – самый обычный тюфяк и тонкое стеганое покрывало; а второе, которым он занимается сейчас, щедро застлано одеялами.

Что выберет он, что достанется мне? То, что Всадник сделал их такими разными, вызывает у меня злость. Если он займет тюфяк с одеялами, это лишний раз докажет, что он не только ублюдок, но и скотина. А если предложит мягкую лежанку мне…

Мне не по себе при мысли об этом. Не нравится мне его доброта, начинаешь чувствовать себя в долгу перед ним. А о том, что именно я могу быть «должна» Войне, не хочется даже думать. По крайней мере, для сна он приготовил два места. Наверное, нужно радоваться, что не придется ютиться на одном.