Это уж точно.

– Мы не можем ослушаться его приказов, – подтвердил Арит.

Конечно, мы не могли.

– И не ослушаемся. – Я встал, потянулся. – Не сомневайтесь, мы одержим для него весьма зрелищную победу. Но не этой ночью. Возвращайтесь к войскам и скажите, чтобы располагались на ночлег как пожелают. Новые приказы поступят к утру.

Оглушительное молчание. Я сунул руки в карманы, смерил подчиненных взглядом. Оба не двинулись с места.

– Ну? Хотите что-то сказать?

Судя по лицам – Эссани неодобрительно кривилась, лицо Арита выражало полное недоумение, – они многое могли бы сказать. Но оба прошли хорошую выучку, были опытными солдатами, а обученные опытные солдаты не спорят с начальством. И они, поклонившись и отсалютовав, оставили меня одного в палатке, после чего я, развалившись на стуле, уставился в полотняный потолок.

Зерит хорошо меня знал. Я был осторожен по природе, а здесь шла рискованная игра. Он оказался бы мной недоволен.

Но у меня не шла из головы Тисаана и все, чего она сумела добиться одним только блестящим представлением. И еще вспомнился старый друг Райан и его брат, чья жизнь была теперь в моих руках. И все эти выстроившиеся перед воротами бедняги, каждый из которых запросто мог бы оказаться на другой стороне. Неужели я должен приговорить их всех к смерти только за то, что отказали Зериту в короне?

Нет, будь я проклят.

Письмо от Зерита пришло той же ночью. Я еще не дописал своего, в котором сообщал ему свои планы, а он уже прислал стратаграммой листок. Чем подтвердил мои подозрения, что Эссани с Аритом верны ему – как видно, настолько, чтобы доносить, опережая меня.

Письмо было кратким.

Капитан Фарлион,

ради нас всех надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

З.

Я ответил:

Мой славный король,

знаю.

генерал Фарлион

Мы впятером выехали на заре. Прощались в тихий предрассветный час. Мы с отцом обменялись сдержанными поклонами, мать целомудренно поцеловала меня в щеку, обдав запахом лаванды, нестойким, как ее привязанность. Одна только Оршейд – всегда только Оршейд – проломила лед между мной и родными. Издали она выглядела такой чистой и безупречной – как произведение искусства. Я всю жизнь со страхом ждала дня, когда она станет такой же, как они, – дня, когда она станет больше тиирной, чем сестрой мне. В то утро она выглядела так элегантно, что мне подумалось: «Вот и пришел этот день». Но тут ее безупречное лицо дрогнуло, и она как безумная стиснула меня в объятиях. Я ухватилась за нее, сминая ее тонкие шелка своим кожаным доспехом, и крепко поцеловала в щеку.

– Береги себя, сестра, – шепнула я.

– Береги себя, – выдохнула она. – Мне будет так плохо без тебя, если…

Отец откашлялся, явно намекая: не пристала такая чувствительность на глазах у невольных союзников, перед кем следует представать во всем достоинстве. Поэтому я сдержанно отстранилась, будто у меня вовсе не щипало в глазах. И не позволила себе оглянуться.

Подъезжая к отряду, я чувствовала на себе пристальный взгляд Кадуана – не знаю, любопытный или осуждающий. С Кадуаном я ничего не могла знать наверняка.

Если он с кем-то прощался, я того не видела. В разношерстном собрании немногих Каменных, подтянувшихся нас проводить, ни в ком не осталось жизни даже помахать на прощанье.

Мы ехали молча, только хрустел подлесок под копытами лошадей. Когда дорога стала более каменистой, а заросли гуще, я поняла, что близится граница земель сидни, и оглянулась на Удел. Над горизонтом теперь виднелся лишь самый краешек, и встающее солнце заливало черное стекло кровавыми потеками. Скоро они скроются из виду.

Последний раз я так далеко отъезжала от дома ребенком. И не думала, что уеду снова. Тем более вот так – с вишраи.