Когда я впервые услышал об убийстве эрцгерцога Фердинанда, я понял, что это дело серьезное и может вызвать настолько серьезные последствия, что только твердость и ловкость правителей могут помешать развитию событий, при котором целые народы будут охвачены конфликтом. Но мои опасения были вскоре устранены тем полным спокойствием, с которым правители и дипломаты всего мира, казалось, отнеслись к этому событию. Кайзер отправился в свою обычную прогулку на яхте в норвежских фиордах. Его канцлер уехал в свое обычное путешествие на охоту, в свое силезское имение. Глава германского министерства иностранных дел отправился в свадебное путешествие. Начальник генерального штаба фон Мольтке поехал лечиться на курорт за границу. Президент французской республики и французский премьер были с торжественным, визитом в России и вернулись в Париж лишь 29 июля. Наше министерство иностранных дел сохраняло свое обычное спокойствие и сочло ненужным подымать тревогу даже в стенах кабинета министров.

Я не помню никакой дискуссия по этому вопросу в кабинете министров вплоть до пятницы вечером, т. е. непосредственно перед окончательным объявлением войны Германией. Черчилль вспоминает, что в пятницу 24 июля мы встретились в кабинете премьера в палате общин, чтобы обсудить вновь ирландский кризис, который день ото дня становился все более угрожающим. Когда наше совещание закончилось и члены правительства уже встали из-за стола, министр иностранных дел попросил нас задержаться еще на несколько минут, заявив что он имеет кое-что сообщить нам о положении в Европе. Затем он впервые сказал нам, что считает положение весьма серьезным, но надеется, что переговоры, которые продолжаются между Австрией и Россией, приведут к мирному разрешению конфликта.

С этим заверением мы и расстались. Однако в субботу русский посол в Париже – Извольский, который находился тогда в Петербурге, и Палеолог – французский посол в России – заявили одновременно: «На этот раз это война», а затем, в воскресенье после обеда, господин Сазонов, министр иностранных дел России, сделал подобное же заявление Палеологу и прибавил: «Страшно об этом подумать».

Через два дня Австрия объявила войну Сербии, и через пять дней Германия объявила войну России.

Обращаясь мысленно назад к событиям этих дней, вспоминаешь как будто какой-то кошмар; после прочтения большей части литературы, посвященной вопросу о том, почему народы бросились в войну и на ком лежит ответственность за войну, у меня не остается ничего, кроле впечатления крайнего хаоса, всеобщего помешательства, слабости и безнадежности.

Среди правителей и государственных деятелей, которые одни могли дать роковой приказ, вызвавший к жизни великие армии и бросивший их через границы, нет ни одного – это совершенно ясно, – кто хотел бы войны; во всяком случае не было речи о войне в европейском масштабе. Единственным исключением является, быть может, глупец Берхтольд, австрийский премьер, на которого следует возложить главную ответственность за большую часть того, что случилось. Что касается остальных, то перспектива войны их пугала. Меньше всего, можно сказать, хотел войны престарелый Франц-Иосиф.

Слабый и простоватый, но искренний русский царь также не хотел войны. В течение его царствования проявления беспощадной свирепости против стачечников, евреев или революционеров, за которые его считали ответственным, не выражали с его стороны природной жестокости, эти проявления всегда были вызваны внушением или подстрекательством, будь то со стороны правительства или со стороны членов царской семьи. Но на этот раз главный советник царя в правительстве, Сазонов, высказывал подлинный ужас перед перспективой большой войны, а в интимном кругу царской семьи даже Распутин предупреждал двор об угрозе династии, создающейся в случае, если Россия будет втянута в конфликт с ее могущественными соседями.