Так что инициативу освобождения крестьянства пришлось взять на себя лично императору – и далее упорно преодолевать не только бюрократическую инерцию самодержавного государства, но и сопротивление (когда скрытое, а когда и откровенное) правящего класса. Союз императорской семьи (не только Александр Второй, но и несколько его ближайших родственников стали главными борцами за освобождение крестьян) с небольшим числом либеральных помещиков и просвещенных высших бюрократов позволил запустить процесс подготовки реформы, подготовить основные документы и начать обсуждение. Не дать «замотать» процесс уже в самом начале удалось оригинальным приемом, которого всегда страшится бюрократия: сделать его гласным, открытым для общественности, действовать быстро и напористо, вовлекать в обсуждение широкие слои. «Лайфхаков» было изобретено много, и уже сам их перечень представляет особый интерес для любого наблюдателя за российскими реформами (в наше время, думаю, освобождение крестьян имеет собственную аналогию – реформу контрольно-надзорной деятельности, стартовавшую уже давно, но пока так и не принесшую ощутимых результатов. Уверен, ее инициаторам нелишне было бы познакомиться с опытом и наработками своих предшественников полуторавековой давности – в бюрократической практике мало что меняется).

А затем, когда процесс набрал собственную инерцию и стало понятно, что освобождение все-таки состоится, центр борьбы сместился на условия освобождения. Вот здесь уже классовая борьба разгорелась вовсю! Ведь речь шла ни много ни мало о выживании дворянства как класса: если бы крестьяне освобождались бесплатно и с землей, дни дворянства были бы сочтены, а если за плату и без земли, то это могло вызвать катастрофическое разорение крестьянства, крах госбюджета и исчезновение мобилизационного ресурса для армии. Государство, показывает Попов, пошло навстречу прежде всего дворянству – и обеспечило его финансовые и материальные интересы на полвека вперед. Однако «прусский путь развития капитализма», защищаемый крупнейшими землевладельцами (имеется в виду быстрое освобождение крестьян, но совсем без земли), в России все-таки не реализовался. Вместо него сформировался «русский пусть», сложный, противоречивый, труднореализуемый, полный компромиссов и отсрочек. Такой путь затягивал капиталистическое развитие страны, затруднял его, сковывал действия всех социальны сил – и для своего продвижения требовал активных и деятельных усилий государства, его посреднической, модерирующей, арбитражной роли. Все классы России после освобождения крестьян ослабли («порвалась цепь великая, порвалась и ударила – одним концом по барину, другим – по мужику»), и только государство усилилось!

Это был выдающийся успех русского самодержавия: гибко маневрируя и торгуясь, навязать обществу, причем всем его слоям, от низших до высших, такой вариант реформы, который отвечал интересам не их самих, а прежде всего самого самодержавия и высшей бюрократии. Этот успех позволил отодвинуть решение аграрного вопроса на полвека, затянул и осложнил развитие капитализма в России, но главное – сохранил власть в прежних руках, спас (на долгое время, но не навсегда) династию и самодержавие. «Абсолютизм и его бюрократия сознательно выбирали такие варианты реформ, при которых потребность страны в машине абсолютизма не просто выросла, но и стала повседневной». Старое, абсолютистское начало в русской жизни не только спаслось, но и укрепилось. В этом-то, по мысли автора, причина всех революций XX века: «реформа 1861 г. создала условия для того гигантского взрыва, который смел и самодержавие, и весь его аппарат», а заодно и помещиков с буржуазией. Избранный самодержавием путь, как показывает весь опыт России рубежа XIX–XX веков, «не снимает исторический конфликт старого и нового, а только отодвигает, делая его в перспективе еще более острым и более катастрофическим». Урок, не выученный последующими поколениями российских и советских правителей: не проводя назревшие изменения с учетом интересов широких масс, готовишь своим наследникам гибель и разорение.