Первый благовидный предлог состоит в том, что в месте атаки законные цели, т. е. настоящие военные объекты, настолько тесно окружены невоенными или не очень военными объектами, что, принимая во внимание невозможность соблюдать абсолютную точность, ничто не может удовлетворить военную потребность, кроме как бомбометание по площадным целям, или ковровые бомбардировки, как мы это теперь называем. Первичным намерением, в конце концов, было не причинить вред мирным людям; но как же можно не причинить им вреда, если их присутствие используется как щит для военных? Грязные уловки такого рода несовместимы с законными методами ведения войны. Принцип неприкосновенности некомбатантов, безусловно, игнорируется, но его, по-видимому, всегда трудно соблюдать в подобных случаях, которые по своей природе достаточно редки.

Однако второе оправдание бомбардировки гражданского населения, которое иногда выдвигается, хотя и относится к гораздо менее редким случаям, выходит за рамки законности. Речь идет о тех случаях, когда гражданское население выглядит, с точки зрения противника, настолько единодушным со своими военными, что его боевой дух сам по себе становится своего рода военной мишенью. Один и тот же предлог выдвигался для оправдания сплошного обстрела осажденных городов во времена дымного пороха и для неизбирательного бомбометания городов военными самолетами в наши дни – а именно что вооруженные силы противника будут вынуждены перестать сопротивляться, если воля поддерживающего его гражданского населения будет сломлена. В этом состоит практика террора, и одним из его логических продолжений является геноцид. Тем самым принцип неприкосновенности некомбатантов не просто игнорируется, он полностью отбрасывается. В нашем ужасном веке мы наблюдали это очень часто, но необходимо понимать, что новшество, привнесенное современностью, состоит в масштабе этих чудовищных действий, а не в самом их факте.

До сих пор смысл написанного мной состоял в том, чтобы определить статус и обозначить сильные и слабые стороны законов и обычаев войны, как они понимались в евроатлантическом мире на протяжении веков, прежде чем их начали кодифицировать в современное международное право глобального, а не только регионального применения. Эти сильные и слабые стороны могут быть объединены в три приведенные ниже категории.

Во-первых, интерес к ним выходил за региональные рамки, как и их потенциальная привлекательность. Их «европейскость» не обязательно становилась препятствием для выхода за границы европейского континента. Идея наложения ограничений на войну может иметь политический смысл для жителей любого континента. Основные религии, по крайней мере в части их доктрины и практики, культивировали любовь и милосердие, а некоторые упоминали и о братстве. Королевские фамилии и титулованная аристократия, естественные вожди армий и блюстители нравов в додемократические времена, как правило, были привержены принципам чести, великодушия и верности. С другой стороны, на своем пути к универсальности законы и обычаи войны сталкивались с региональной, культурной и классовой замкнутостью. То, на чем неявно основывается норма ограничения насилия в отношении вооруженного врага – чувство человеческой общности и признание людьми друг друга в качестве таковых, – наталкивается на многочисленные барьеры: расовые, религиозные, национальные, кастовые и т. д. Взаимность, еще одно непременное условие существования законов войны, в таких обстоятельствах оказывается еще более труднодостижимой – а когда в действие вступала всепоглощающая жажда мести, то и совершенно невозможной.