Эти наряды предлагал, в частности, ловкий столичный делец Баскаков, владелец известного петербургского магазина детской одежды (по Большой Садовой улице, в доме Ильина). У него продавались всевозможные варианты военно-патриотических нарядов, и уже летом, когда ополчение приближалось к Крыму, на петербургских улицах «появилось множество маленьких ратников в серых кафтанчиках и фуражках, в красных кушаках и высоких русских сапогах – это настоящий и совершенный костюм ополчения»[153]. Дело пошло. Баскаков богател. Заказы летели к нему со всех концов империи. Осенью 1855 года обозреватель мод сообщал: «Мы слышали, что господин Баскаков должен был увеличить деятельность своих мастерских, вследствие огромного числа заказов, поступающих ныне к нему – не только от столичных жителей, но и из самых отдаленных мест»[154].

Ополченской атрибутикой вдохновлялись не только портные, но и ювелиры. В конце войны и сразу после нее в моду вошли своеобразные женские позолоченные броши в форме ополченского креста. Дамы крепили их к лифу платья или у воротника – на манер шейного ордена. Это украшение отчетливо видно на дагеротипном портрете Марии Трофимовны Пашковой.

Баскаков и многие другие столичные и московские портные, владельцы модных магазинов отлично заработали на патриотизме во время Крымской войны. Причиной финансового успеха были антиевропейские, и в особенности антифранцузские, настроения, обострившиеся осенью 1854 года, после Альминского поражения[155] и начала осады Севастополя. Тогда лишь ленивый не сочинял памфлетов против союзных войск, наглых англичан и французов-бонапартистов, вероломно напавших на страдалицу-Русь. «Понятно Англии кичливое волненье:/ Народный русский дух немного ей знаком, / Она не видела Полтавского сраженья,/ И чужды ей наш снег и Бородинский гром», – предупреждал поэт Никитин британскую армию Раглана. Поэт Алферьев грозил эпистолярным кулаком молодцам Наполеона III: «Если дядюшка бесславно/ Из Руси вернулся вспять,/ Так племяннику подавно/ И в дали несдобровать».

Ура-патриоты, подбадриваемые правительственной прессой, били себя в грудь и кричали о том, что готовы прожить и вовсе без Европы, что в России всему найдется замена – и сукну, и железу, и красному бордоскому вину. Федор Глинка[156] тогда сочинил стихотворение «Кто кому нужнее», перечислив, между прочим, все то, что русские модники закупали в Англии и во Франции и от чего готовы были мужественно отказаться: «Не нужны сукна нам и вата/ И ваша байка не нужна:/ Сошьем мундир мы для солдата/ И из домашнего сукна./ Не нужны портера, араки:/ Мы дома пива наварим/ Да вас самих же после драки/ Опохмелиться пригласим./ И в высылке духов французских/ Не просим ваших мы услуг:/ Европа нюхала у русских/ Национальный крепкий дух». В том же стихотворении поэт предупреждал англо-французов о том, что, начав войну с Россией, они рискуют оказаться голодными и раздетыми: «Но вы подумали ли это:/ Хоть дивен ваш заморский край,/ Однако ж в будущее лето/ Каков там будет урожай?/ На грудах бархату и шелку/ Как станет на брюхе бурлить,/ Чтоб зубы не пришлось на полку/ Вам хоть на время положить!»

Обидные неудачи русской армии, заглушаемые ура-патриотическими статьями и памфлетами, не на шутку раззадорили светскую публику. Даже те, кто разделял точку зрения западников и видел корень всех проблем не в Европе, а в самой России, ощущали легкую неприязнь к французско-английской продукции. В конце 1854 года журналы писали, что фатоватая столичная публика решительно отказалась покупать текстиль у лионских и парижских негоциантов. Теперь, прежде чем решиться заказать очередной портновский шедевр, дамы изучали национальное происхождение мастера. Если он, к своему несчастью, оказывался чистокровным французом, англичанином и даже итальянцем, его имя вычеркивали из своих ежедневников. Дамы искали других мастеров – умелых, ловких, но, главное, русских. Возможно, сами того не понимая, они способствовали превращению отечественной моды в действенное орудие государственной пропаганды. Словно солдатским штыком, русские государственники и купцы боролись ею с иностранным присутствием на рынке и молодецки расчищали место для доморощенных ремесленников.