Встали мы все разом, ближе к дверям перемещаемся. Собачку, что с нами в секретную миссию увязалась, пришлось мне на руки взять, потому как в отдельности на неё парашюта не положено. Один из пилотов для нас двери смело распахнул и сразу чуть наружу не вылетел от разгерметизации. Ухватился он за какую-то ручку, болтается на ней, ноги развеваются, посинел весь от кислородного голодания, бедолага. «Прыгайте скорее! – хрипит нам. – А то на земле у вас в группе один лишний окажется – мёртвый лётчик». Мы его пожалели и быстро все наружу повыпрыгивали. Я тоже, конечно, разбежался и сиганул. Падаю вниз с десятикилометровой высоты, собачку пищащую к себе прижимаю и дума у меня идёт о том, как бы поближе к вершине этой самой Джомолунгмы приземлиться, чтобы после приземления ногами долго топать не пришлось. А как назло местность незнакомая, гор кругом как тараканов на Нюркиной кухне – ну какая из них та самая Джомолунгма-Эверест, на какую нацеливаться? Да ещё на нижних высотах заметный ветерок образовался, и стало нас с собачкой сносить куда-то в непонятном направлении.

А горы эти Гималайские безлюдные очень, скажу я вам. Такие они жуткие на вид, что от всех этих горных пейзажей у меня тело то ли мурашками покрылось, то ли по нему от ужаса окопные вши в панике забегали. Я уже и приземляться раздумал, но земное притяжение – штука неодолимая, притянула меня земля к своей поверхности, упал я на камни, снегом запорошенные, и покатился по склону. Собачка, под ногами твердь земную почуя, из рук у меня вырвалась и самостоятельным курсом куда-то поскакала, а сам я чуть погодя в расщелине застрял. Там потихоньку отстегнул парашют и карту из кармана вынул, чтобы по ней сориентироваться и дальнейшее направление найти. Вынуть-то я её вынул, но непонятная какая-то карта мне досталась – уж я её и так и этак вертел, а что на ней нарисовано – так и не сумел понять. А тут ещё несвоевременно забурлило у меня в кишечнике, живот скрутило от генеральской тушёнки, вчера залпом сожранной. Да так шумно скрутило, что я еле успел портки сдёрнуть да за камушек присесть, а когда справил дело, то этой секретной картой и подтёрся, чтобы не пропадала зря печатная продукция. После преодоления всех этих трудностей начал я рассуждать более здраво: генерал сказал, что Джомолунгма – высочайшая гора в мире, а значит, следует сравнить горы поблизости и идти на самую высокую. Прищурился я и, оглядевшись вокруг, прикинул на глазок все горы по высоте. Этот способ был бы хоть куда, если бы верхушки гор в облаках не спрятались – или Гималаи слишком высокие, или облака слишком низкие в тот день были, но не получилось у меня произвести научное сравнение вершин, хоть плачь.

«Э-эх, – думаю, – вот тут мне Педро Фуэнтес пригодился бы. Он на компьютерах играет, связался бы со своими, а они уж подсказали бы правильную гору».

Надо сказать, что погодка в тех Гималаях не ахти какая ласковая – ветер такой, что пока я за камушком приседал, он мне чуть задницу не оскальпировал, да ещё и морозит там – градусов под сорок ниже нуля, – а на мне только лёгкое исподнее, камуфляж, бронежилет и автомат с каской, которая уже вся заиндевела и к голове примёрзла напрочь. И кто бы подумать мог, что на такой высоте так холодно бывает? Подышал я на руки посинелые, попрыгал немного для сугрева и побрёл наверх: если, думаю, не с Джомолунгмы проклятой, так хоть с этой неизвестной вершины покажу спутнику всё, что сумею. Аппаратура нынче у шпионов хорошая – авось, и заметят.

Бреду себе потихоньку, красотами высокогорья любуюсь и разные муки кислородного голодания испытываю. Долго ли, коротко ли я так шёл, уже и до вершины стало рукой подать, как вдруг слышу – стреляют неподалёку! Я присмотрелся-прищурился, вижу: мои меня нагоняют, а по пути от наседающих вражеских наймитов отбиваются. И командует всей этой катавасией Педро Фуэнтес в маске своей – чемоданчиком машет и из пистолета постреливает на бегу. Догнали они меня, здороваются и радуются как дети: «Мы уж думали, что тебя в живых нету!» Про собачку интересуются.