Речь закончилась, и в эфире наступило молчание, а потом зазвучала популярная в то время песня «Если завтра война». К празднику 1 Мая мы, дети из старшей группы детского сада, разучили её и исполнили по местному радио. Звучала она почти каждый день, как на областном, так и на общесоюзном радио. Добавляю об этом в воспоминания для полноты оценки читателем происходивших событий и для понятия им той моральной атмосферы, в которой мы жили.

Отец, вернувшись в кабинет, позвонил кому-то, что митинг состоится в шесть часов, и отправил меня домой, сказав, что придёт не скоро, а может, и не придёт до утра.

– Война, сынок! Над нашей страной нависла смертельная опасность, – сказал он на прощание и, обняв, поцеловал меня в щеку, а затем вернулся за свой стол и продолжил совещание.

Я шел домой сначала в подавленном настроении, а потом стал напевать сам себе песню «Если завтра война» и мысленно представил, как в небе летят самолёты, по полю идут танки со звёздами на башнях и мчатся лихие пулемётные тачанки, от которых разбегаются немцы. В моём мозгу с огромной скоростью прокручивалась вся полученная мною ранее из книг, журналов и кино информация о непобедимости Красной Армии. Всё это и к тому же речь Молотова вселяло в меня уверенность в нашей победе.

Затем я стал думать, что вот приду домой и расскажу маме, что слушал речь одного из наших вождей, товарища Молотова. Но тут я обратил внимание на то, что все улицы были пусты. Люди будто вымерли. И даже солнце исчезло среди туч. И не тявкала ни одна дворовая собака. Удивительно, но факт. Стояла мертвящая тишина.

Уже подходя к дому, я встретил лишь одного человека, своего сверстника Колю Морозова, жившего наискосок от нас, который сказал:

– Ну, Генка, теперь нам конец! – и, помедлив, добавил: – Гитлер напал!

– Ну и что же, что напал, – ответил я спокойно. – Красная Армия разобьёт и Гитлера, и всех, кто к нам сунется. Как япошек на Хасане.

– А вот и не разобьёт. Гитлер захватил всю Европу, и его не одолеть. У него самая сильная армия в мире. Так мой папа сказал.

– Паникёр и трус твой папа, а ещё он враг народа, – ответил я и пошел домой, чувствуя своё превосходство над ним в информированности, но в душу всё-таки закралось сомнение в нашей победе.

Через неделю отец Коли, служивший пожарником, ушел на фронт, и к Новому году на него пришла «похоронка», как и на многих других земляков, призванных в первые дни войны. А мне и сейчас стыдно перед Колей за высказывание о его отце как о

«враге народа». Но что поделаешь? Тогда это слово было уж слишком популярным и вместе с тем зловещим. Чуть что не так – «враг народа», и поминай как звали.

В шесть часов вечера на площади перед управлением комбината состоялся митинг, на котором выступал отец, директор комбината и ещё какие-то не известные мне люди. Некоторые предлагали записать их добровольцами на фронт. Общий настрой был таким, что немцев мы к осени разобьём. Тем же вечером строгим голосом диктора Юрия Левитана по радио был передан Указ о мобилизации. Отец вернулся поздно ночью, но я этого не слышал.

С утра следующего дня по радио стали передавать сводки Совинформбюро. О первом дне войны сообщили, что немцы отброшены на всём протяжении государственной границы и наши войска взяли в плен пять тысяч пленных.

Но вскоре тон и тема сообщений изменились. Тревожный голос диктора сообщал примерно так: «После упорных и продолжительных боёв наши войска оставили город такой-то». А то и несколько городов. От таких сообщений на душе появлялось подавленное настроение.

Отец повесил в комнате на стене рядом с радиодинамиком карту Европейской части СССР и стал на ней кружочками отмечать сданные врагу города. В конце месяца он отметил Минск и сказал самому себе: «Это уже попахивает катастрофой». Значения этого слова в то время я ещё не понимал, но подумал, что это тоже очень плохо.