– Китайцы! Трижды китайцы!

Потом шёл беспорядочный набор отборных матерных слов, выражающих духовное состояние, боевой настрой и ненависть командира к нам, стоящим перед ним в одной шеренге. После паузы, во время которой мы ещё не успели осмыслить наши грехи и всё сказанное, он продолжал:

– Сбит сержант Анохин, лейтенант Александров подломал шасси, у меня над целью зависла бомба… Кто в этом виноват, выходи из строя!

Тягостное, длительное молчание. Глубоко посаженные глаза ощупывают каждого.

– Считаю до трёх. Раз… Два… Три…

Тишина и молчание в строю. Каждый далёк от мысли, что он конкретно виноват в перечисленных грехах, но совместная работа накладывает на каждого определённую ответственность, и поэтому слова командира каждому не безразличны. Каждый продолжает смотреть в сторону пыльного заката, совершенно не осознавая, что это, возможно, последний закат в его короткой жизни.

Командир вынимает из кобуры пистолет, ставит его на боевой взвод и несколько писклявым голосом продолжает:

– Если никто не выйдет, буду расстреливать каждого пятого как пособника фашизма и лично Гитлера.

Никто не двигается.

– На первый – пятый рассчитайсь!

Пятые номера отвечают по-разному, но в основном тихо и обречённо.

– Пятые номера, шаг вперёд. Марш! Направо! В балку, шагом марш! Остальные – разойдись!

Ждём, что будет дальше. Из балки раздаются пистолетные выстрелы. Вскоре появляется майор Помазанов и своим обычным, нервным шагом направляется на командный пункт полка, расположенный в палатке. На этом разбор полётов закончился.

«Расстрелянные» возвращаются из балки с неприятным чувством свершившегося и с ожиданием новых событий завтрашнего дня.

В то тяжёлое военное время такой командир, как Помазанов, не имел права так обращаться с подчинёнными, хорошо понимающими, что общий успех в борьбе зависит от сплочённости, дружбы и доверия в коллективе. И чем сложнее боевая техника и труднее боевые задачи, тем эти требования и роль отдельного человека становятся более значимыми.

Майор погиб при загадочных обстоятельствах. Подтверждением этого было то, что флагманский штурман и стрелок-радист не произнесли ни единого слова о гибели командира.

Новым командиром нашей группы стал старший сержант Лёша, командир самолёта с хвостовым номером девять. С этим самолётом и его экипажем меня связывали взаимная фронтовая дружба и общие боевые задачи.

4 октября самолёт моих друзей был подбит и не дотянул до аэродрома Сарабуз трёх километров. Стрелок-радист Вася Фёдоров сбил истребитель «Хейнкель-113», но и сам получил более десяти ран. В санчасть его увезли ещё живого. Лёша и Толик были живы.

На место вынужденной посадки «девятки» поехало пять человек. Из Саки выехали на полуторке, по дороге несколько раз приходилось выскакивать из кузова и прятаться в канавах от обнаглевших немецких самолётов. И каждый раз я стрелял из винтовки по этим наглецам с надеждой на успех.

В Сарабуз (военный городок ВВС Черноморского флота) приехали во время бомбёжки, когда первые самолёты уже отбомбились и уходили на бреющем полёте в степь. Одна из многочисленных бомб попала в котёл со щами, убила повара и лишила нас обеда. В первом же магазинчике купили несколько бутылок шампанского и четыре банки крабов.

Не дожидаясь появления новой волны самолётов, быстро помчались по пыльной дороге на своей автомашине к подбитому самолёту. Мы были уже на полпути к цели, когда на высоте 100–150 метров появился «Юнкере». Его стрелки открыли огонь по нашей полуторке, но пыль нас прикрыла от прицельного огня, а затем мы расползлись по придорожным канавам. Второй заход «Юнкерса» я встретил прицельным огнём из винтовки, заряженной патронами от авиационного пулемёта ШКАС. Второй мой выстрел был удачным – трассирующая пуля пробила фюзеляж немца и, изменив направление полёта, вылетела наружу. Удобно устроившись в канаве, волнуясь от неравной борьбы и её скоротечности, на этот раз в патронник я загнал бронебойный патрон. Третьего захода не было.