Голова гнома качается и трясется.

За окном проплывает белая безжизненная поверхность ледяной пустыни. Когда Гельсер смотрит на нее с высоты девяти километров, у него мерзнут ноги. Этого не может быть, потому что обогреватель ревет от натуги, в кабине тепло (даже жарко). Но тем не менее это так. Каждый боевой вылет так. Внезапно капитана настигает приступ паники. Гельсер поправляет кислородную маску и делает пару глубоких вдохов. Кислородно-воздушная смесь заполняет легкие, и приступ отпускает. Теперь маска висит над его правым плечом. По инструкции положено маску не снимать во время всего полета на таких высотах. Но кто ей следует, этой инструкции?

Ммммм. Вдруг ему начинает казаться, что он слышит в гуле винтов какой-то посторонний звук. Капитан крутит головой, но звук не исчезает. Ммммззз. Он такой… такой… ззз… словно… Гельсер встряхивает головой, подносит к губам микрофон. Щелкает тумблером.

– Финни, как у вас? – спрашивает он стрелка.

Пауза. Невидимый Финни проверяет показания приборов и бортовой рлс.

– Ока. Чиста. Что-то случилось, сэр? – Финни из Техаса, поэтому он экономит на гласных. А еще он любопытен.

Мгновение капитан медлит. Гнома подарила ему бывшая жена – пока еще не ненавидела его. Тогда у них все было хорошо.

Он снова подносит микрофон к губам. Третий пилот поворачивается и смотрит на него, выгнув бровь.

– Ничего не слышали? – настаивает Гельсер.

Щелчок. Помехи.

– Нет, сэр.

Третий пилот уже не разыгрывает удивление, он действительно удивлен.

– Сэр?

Гельсер делает знак: подожди.

– Никакого звука, похожего на… – он пытается повторить. – Ззз, ззззз. Нет?

Третий пилот смотрит на него, как на идиота, потом привычка к подчинению берет вверх. Он начинает прислушиваться.

– Нет, сэр, – отвечает Финни через паузу.

– Хорошо, – говорит Гельсер и отключается. Штурман за его спиной (он сидит против движения самолета, чтобы наблюдать за двигателями) шевелится. Гельсер, даже не поворачиваясь, чувствует, как в воздухе сгущается вопрос:

«Что это, черт возьми, было, сэр?»

– Показалось, – говорит Гельсер. – Работаем, парни.

Мочевой пузырь давит уже немилосердно. Начинает отдаваться болью в почках; хватит терпения, пора будить сменный экипаж. Гельсер снимает наушники. Ах да, формальности. Он берет микрофон и говорит (бортовые самописцы где-то там в недрах самолета включаются):

«Капитан Гельсер. Управление сдал третьему пилоту Кински. Высота 41 тысяча футов, курс 218, все системы в норме».

«Третий пилот Кински, – отвечает тот. – Высота 41 тысяча футов, курс 218, все системы в норме. Управление принял».

Гельсер кивает и встает, чувствуя, что икры ног совершенно чужие, резина, а ягодицы вставлены в многострадальный зад, как лишние детали. Едва ступая на затекших ногах, охая, капитан доходит до лестницы и спускается вниз. Встает на нижную палубу, шатается, чуть не падает, кивает обернувшимся стрелкам и радисту. «Сэр, вы похожи на лошадь», – говорит бортинженер. «На какую лошадь?» – «На загнанную, сэр». Все смеются.

«Вам нужно выспаться, сэр».

Пшик! Гельсер открывает герметичный люк и видит круглую темную дыру лаза.

Это металлический туннель диаметром чуть больше полуметра, связывающий переднюю герметичную кабину с задней.

Гельсер медлит.

Придется лезть в металлическую кишку, что проходит через весь самолет. А это двадцать шесть метров в полной темноте. Почувствуй, каково это – быть заживо погребенным, невольно размышляет Гельсер. Ну, или кого волнует судьба глиста в заднице. Надо ложиться на тележку и крутить ручную лебедку, чтобы проехать несколько десятков ярдов. Это называется «лифт». В задней кабине туалет, горячая еда и койка. Сон. Гельсер медлит, чувствуя, как в груди разрываются и связываются вновь какие-то темные, смутные страхи и желания.