– Говорите, профессор, я готов.

– К правде, конечно, никто никогда не готов, но вы деловой человек, следовательно, у вас свой менталитет, отличающийся от образа мыслей простого человека. Поэтому буду говорить прямо: никакая современная медицинская практика не может помочь в вашем случае, у вас развивается тотальное поражение печени, развивается стремительно. Обычно деловые люди спрашивают, сколько им осталось, дабы привести дела в порядок.

– И… сколько мне… осталось?

– У вас в запасе не более полутора месяцев относительно активной жизни.

– А потом?

– Потом, к сожалению, не наступит никогда.

Ошеломленный, ошарашенный, раздавленный, как червяк на мокром асфальте, Павел Петрович не помнил, как вышел из кабинета профессора, как его взял за руку и как дошкольника привел в свой кабинет Филипп, очнулся он, лишь когда тот позвал:

– Паша!

Баздырев, непонимающе поглядев на приятеля юных лет, тщательно подбирая слова, произнес:

– Ни… хрена себе… за… хлебушком сходил, – улыбнуться уже не получилось. – Поеду я, Филипп Николаевич.

– Ты сам за рулем? Лучше вызовем такси или твоего водителя, в таком состоянии за руль лучше…

– Я в порядке, почти в порядке, я все понял, но до конца не осознал, а до момента осознания я успею доехать, куда мне надо.

– Паша! Не делай крайних решений.

– Нет, ты не понял, у меня семья, жена, дети, бизнес, – я буду держаться до самого конца.

Он встал и медленно направился к двери.

– Тебе лучше домой, – воззвал Филипп.

– Да, – ответил Павел и закрыл за собой дверь, выходя в коридор.

Нет, он не поехал домой, это было выше его теперешних сил. Просидев в машине около часа, бездумно глядя через лобовое стекло, Павел Петрович, как бы вспомнив, как заводится этот агрегат, как им управляют, куда надо ехать, включил зажигание и направился в сторону офиса.

И теперь он третий час сидел за рабочим столом бездумно, неподвижно. Но в голове стучали мысли, пытаясь пробиться к выходу, найти слабое место, пробиться к воле. Так пойманная в поле птичка, до этого свободная и по-своему счастливая, очутившись в запертой клетке, начинает биться о прутья, пытаясь любым способом вырваться из плена; пусть с разбитым в кровь клювом, пусть с переломанными измочаленными крыльями, но – на свободу. И не понимает глупенькая маленькая птичка, что замок клетки заперт, что прутья крепки, что выхода нет и не будет. Иное дело, мысль человека, она эфемерна и имеет свойство стабилизироваться, упорядочиваться, приобретать логичность и последовательность.

Стряхнув оцепенение, Павел Петрович Баздырев попробовал взять себя в руки и размышлять последовательно и логично. В какой-то мере ему это удалось.

Итак. Жизнь его неудержимо и стремительно подходит к концу. Он совершенно не думал, что профессор мог в этом ошибиться. Значит надо в спешном порядке приводить в порядок дела, которые требуют этого порядка. Главное – семья. У Павла Петровича слезы подступили к глазам: он не увидит роста и взросления своих малышей, он не будет стариться вместе со своей самой- самой женщиной, он оставляет их совсем молодым, – это было неправильно, несправедливо, жестоко. Он вспомнил первую встречу с Алиной: на даче тетушки он открывает калитку, а перед ним стоит Алина, вся такая-такая, что нет никаких слов. Она пришла проведать тетю Павла, которая почему-то не предупредила его, что может быть гостья, а он вышел в виде «шорты-голый торс», впрочем, девушка этим не была шокирована, потому что было лето, было солнце и, как потом Павел и Алина часто вспоминали, было счастье.

Павел Петрович вспомнил своих новорожденных малышей, сначала Юленьку, а вскорости и Петрушку. Какие они были маленькие беспомощные, какая нежная кожа, тоненькие-тоненькие волосики, крохотулечки-пальчики и розовые пяточки. Они почти не плакали – во всяком случае, Павлу это не запомнилось, – только немного поныли, когда начали прорезаться зубки. У него замечательная семья, самая замечательная на свете – Павел стиснул зубы, – он должен хранить любимых людей до конца жизни. Он не будет разливать слезы, жалея самого себя, ему надо четко составить план действий, их правильную последовательность.