– Папа только что сказал.

– Я сказал, что мы даем тебе выходной.

– От чего? – спросил Бенджи.

– Вот именно, – добавил Ирв.

– От нас, ясно же, – сказал Макс.

Сплошная сублимация: домашняя близость обернулась чувственным отдалением, чувственное отдаление обернулось стыдом, стыд обернулся отчуждением, отчуждение обернулось страхом, страх обернулся возмущением, возмущение обернулось самозащитой. Джулия порой думала, что, если бы им удалось проследить цепочку до самого истока их отстраненности, они могли бы и в самом деле вернуть былую открытость. Травма Сэма? Ни разу не заданный вопрос – как это могло случиться? Ей всегда казалось, что этим умолчанием они оберегают друг друга, но быть может, они старались ранить, перенести рану с Сэма на себя самих? Или все началось еще раньше? Не предшествовало ли взаимное отчуждение их знакомству? Принятие этого изменило бы все.

Возмущение, выросшее из страха, выросшего из отчуждения, выросшего из страха, выросшего из отдаления, выросшего из близости, было слишком большой тяжестью, чтобы нести весь день, каждый день. Так куда же переложить это с себя? На детей, конечно. Виновны были и Джейкоб, и Джулия, но Джейкоб в большей степени виновен. Он становился с ними все суше, понимая, что они стерпят. Он понукал, потому что они не отвечали. Он боялся Джулии, но не боялся их, так что они получали предназначенное ей.

– Хватит! – приказал он Максу, возвышая голос до рычания. – Хватит!

– Себя затыкай, – огрызнулся Макс.

Джейкоб с Джулией переглянулись, отмечая этот первый случай открытого бунта.

– Чего-чего?

– Я молчу.

Джейкоб пустился во все тяжкие:

– Макс, я ничего с тобой не обсуждаю. Я устал от обсуждений. Мы слишком многое обсуждаем в нашей семье.

– Кто обсуждает? – спросил Макс.

Дебора подошла к сыну:

– Переведи дух, Джейкоб.

– Я только и делаю, что перевожу.

– Поднимемся наверх на минуточку, – сказала Джулия.

– Нет. Это наше с ними дело, а не твое со мной. – И потом, вновь оборачиваясь к Максу: – Иногда в жизни, в семье нужно просто делать то, что нужно, без нескончаемых разбирательств и переговоров. Действуешь по программе.

– Да, действуешь по погрому, – сказал Ирв, изображая Джейкоба.

– Пап, перестань, ладно?

– Я могу поднять всю кухню, – сказал Бенджи, трогая отца за локоть.

– Кухни вообще не поднимают, – сказал Джейкоб.

– Нет, поднимают.

– Нет, Бенджи. Кухню нельзя поднять.

– Ты такой сильный, – сказала Джулия, охватывая пальцами запястья Бенджи.

– Испепелен, – сказал Бенджи и добавил шепотом: – Я могу поднять нашу кухню.

Макс посмотрел на мать. Она прикрыла глаза, не имея желания или возможности защитить его, как защитила младшего брата.

Удачно разразившаяся на улице собачья свара всех притянула к окну. Драки не было, но две собаки облаивали надменную белку на суку. И все же удача. К моменту, когда семейство заняло прежние места на кухне, минувшие десять минут уже будто отдалились словно бы на десяток лет.

Джулия, извинившись, отправилась в душ. Она обычно не принимала душ в середине дня, и ее удивила сила той руки, что направила ее в ванную. Она услышала звуки, доносившиеся из комнаты Сэма, – тот явно нарушал ограничение своей ссылки, – но не задержала шагов.

Она захлопнула и заперла дверь, бросила сумку, разделась, изучила себя в зеркале. Подняв руку вверх, она рассмотрела вену, идущую по нижней стороне правой груди. Груди у Джулии опали, проступил живот. Такое происходит мелкими, незаметными шажками. Кустики лобковых волос, поднимающиеся к животу, потемнели – казалось, что потемнела и сама кожа. Все это было не новостью, а процессом. Неприятные обновления в своем теле Джулия начала отмечать и чувствовать, по крайней мере, с рождения Сэма: раздувающиеся, а потом усыхающие груди, раздавшиеся и шершавые бедра, ослабление всего, что было упругим. Джейкоб говорил и во вторую пенсильванскую ночевку, и еще не раз, что любит ее тело, каким бы оно ни стало. Но даже веря ему, Джулия в иные вечера чувствовала побуждение извиниться.