Сам Пол Монтегю, которого нельзя было отнести к знающим людям, не мог понять, как продвигается дело. На регулярных собраниях совета, который никогда не заседал долее получаса, Майлз Грендолл зачитывал два или три документа. Мельмотт произносил несколько неторопливых слов в том смысле, что дела идут лучше некуда, после чего все со всем соглашались, кто-то что-то подписывал, и совет расходился. Полу Монтегю все это очень не нравилось. Он не раз и не два пытался приостановить ход заседания не потому, что возражал, а «просто из желания разобраться», но брезгливое молчание председателя выбивало его из колеи, и он не находил в себе сил преодолеть сопротивление коллег. Лорд Альфред Грендолл объявлял, что «не видит в этом нужды». Лорд Ниддердейл, с которым Монтегю довольно коротко сошелся в «Медвежьем садке», толкал его локтем в бок и советовал помолчать. Мистер Когенлуп произносил короткую речь на беглом, но ломаном английском, заверяя комитет, что все делается заведенным в Сити порядком. Сэр Феликс после первых двух заседаний больше не появлялся. И так Пол Монтегю, чувствуя мучительный груз на совести, продолжал числиться одним из директоров Великой Южной Центрально-Тихоокеанской и Мексиканской железной дороги.

Не знаю, облегчало или отягчало этот груз то обстоятельство, что немедленные финансовые результаты были самые приятные. Компания не просуществовала еще и шести недель – во всяком случае, если считать с того дня, когда к ней присоединился Мельмотт, – а ему уже дважды говорили, что он может продать пятьдесят акций по сто двенадцать фунтов десять шиллингов. Пол даже не знал, сколько у него акций, но оба раза соглашался и на следующий день получал чек на шестьсот двадцать пять фунтов – столько составляла выручка от превышения номинальной цены в сто фунтов за акцию. Предложение всякий раз передавалось через Майлза Грендолла. На вопрос, как распределены акции, тот отвечал, что все определится вложенным капиталом после окончательной продажи калифорнийской собственности.

– Но судя по тому, что мы видим, – сказал Майлз, – вам нечего опасаться. Вы в самом выгодном положении. Мельмотт не советовал бы вам продавать акции постепенно, если бы не рассчитывал, что в вашем случае это будет верный доход.

Пол Монтегю ничего не понимал и чувствовал, что почва в любой миг может уйти у него из-под ног. Неопределенность и, как он опасался, бесчестность всего предприятия временами убивали его. Однако временами он почти ликовал. Те же люди, что осаживали его на заседаниях при каждой попытке задать вопрос, в остальное время были с ним чрезвычайно обходительны. Мельмотт дважды или трижды приглашал его на обед. Мистер Когенлуп уговаривал заглядывать к нему в Рикмансворт; впрочем, на эти просьбы Монтегю пока не сдался. Лорд Альфред всегда был с ним учтив, а Ниддердейл и Карбери в клубе явно старались залучить его в свой круг. Многие дома открылись перед ним по той же причине. Хотя отцом железной дороги считался Мельмотт, небезызвестно было, что с ней тесно связана фирма «Фискер, Монтегю и Монтегю» и что Пол – один из этих Монтегю. Люди как в Сити, так и в Вест-Энде считали, что он знает о железной дороге все, и обходились с ним так, будто он допущен к манне небесной. Отсюда проистекало много всего приятного. Молодой человек противостоял искушению лишь отчасти; временами он был настроен докопаться до сути, но лишь временами. Жить с деньгами было куда приятнее, чем без них. Срок, в течение которого он обещал не делать предложение Генриетте Карбери, близился к концу, и мысль, что у него будут деньги на хороший дом для жены, грела душу. К чему бы он ни стремился, чего бы ни боялся, во всем он был верен Гетте Карбери и о ней думал в первую очередь. Впрочем, знай Гетта все, возможно, она постаралась бы выбросить его из своего сердца.