Началась драка. Я перехватил гладиус и бросился на застывшего у стены латиклавия, который, в отличие от Гая Тевтония, разгуливавшего по палатке в тоге43, успел облачиться в полное военное обмундирование. Голову его защищал шлем монтефортино44, на тело была надета мускульная лорика45, левую ногу закрывал единственный понож46, пояс обхватывал ремень-балтеус47 с бронзовой накладкой. В руках трибун держал пугио. Он быстро смекнул, что на кону стоит его собственная жизнь, и с трудом, но отразил мой первый выпад, нацеленный ему в горло. Следующим ударом свободной руки я врезал ему в пах. Он согнулся и жалобно застонал. Я приготовился добить поверженного врага, но боковым зрением увидел летящий в мою голову табурет, прикрылся локтем. Трибун, с которого слетел шлем, бросился к столу, схватил лежащий на нем легкий пилум48, и запустил им в меня. Наконечник просвистел в двух пальцах от моего плеча, и пилум повис в шкуре палатки. Я заметил, что трибун смотрит мне за спину.

– Прикончи его! – заверещал он.

Сзади меня вырос вооруженный гладиусом горе-воин, кидавший табурет. Вдвоем они попытались оттеснить меня к краю палатки, лишить маневра. Отступая, я перевернул стол, используя столешницу в качестве оборонительного заграждения. В разные стороны полетели чашки, свечи с подставками, тарелки, по полу разлилось недопитое вино. Надо признаться, эти двое знали, с какой стороны держаться за меч, и ничуть не порочили свое сословие всадников49. Единственное, о чем я сожалел сейчас, – что вместо привычного боевого ножа в моих руках оказался гладиус, имевший совсем другой центр тяжести, иначе лежавший в руке, по-другому реагировавший на движения. К новому клинку следовало привыкнуть, а навыки Спартака распространялись на мышечную память со скрипом. Но где еще, как не в бою, следовало приобретать новый опыт? Видя, как замешкались оба моих визави, я уперся в перевернутый стол и резко ударил по столешнице ногой, оттолкнув от себя одного из нападавших. Он отшатнулся, не устоял на ногах и завалился на пол.

Второй по инерции отскочил ко входу. Окажись нападавший самую малость расторопнее, он бы получил шанс бежать, вызвать в палатку подмогу или по крайней мере сохранить себе жизнь. Однако я одним прыжком оказался у выхода и пригвоздил врага лезвием гладиуса к земле. Лорика, надетая на бедолагу, на поверку оказалась совсем непрочной.

Рут точным ударом пилума раз и навсегда пресек попытки незадачливого противника выбраться из-под стола. Гопломах, разобравшийся с остальными офицерами, выпрямился и с высоко поднятым подбородком смотрел на меня, а затем провел кончиком гладиуса по своему языку. По губам вниз к подбородку гладиатора заструилась кровь. Я знал, что последует за этим, и не хотел смотреть на жестокий обычай племени, из которого был родом Рут, поэтому отвернулся.

Галант и Крат притащили корну50, найденный в одной из соседних палаток. Я смотрел на странный, изогнутый русской буквой «С» инструмент, чувствуя, что дело, ради которого мы пришли, сделано только наполовину. Со старшими офицерами личного легиона Марка Красса было покончено. Мертвы примипил Гай Тевтоний и все шесть трибунов, оказавшиеся в большинстве своем последними трусами. Но среди них не оказалось того человека, чья голова стоила дороже всех вместе взятых, – Красса…

Несколько минут я стоял в замешательстве, слыша, как забавляются за моей спиной гладиаторы с отрезанной головой одного из трибунов. Гадать, куда подевался Марк Лициний, не было времени, а рисковать и продолжать поиски я не мог. Следовало забраться на стены римских укреплений и сделать то, о чем мы договорились с Ганником и Кастом, – дать сигнал к наступлению войска повстанцев.