– Как можно было убить ее? – сказала я. – Это настоящее варварство. Так нельзя. Неужели у людей, правда, не осталось сострадания? – я перевернула фотографию. С другой стороны было что–то написано. – Она была самой первой.

– В каком смысле? – спросил Вова и подошел ко мне вплотную, чтобы рассмотреть фотографию.

– Тут написано, что эта девочка, Настя, была первой, кого забрали из этой семьи. Ее забрали десять лет тому назад. Ты только посмотри, какой она была красавицей! – я снова перевернула фотографию и показала Вове изображение девочки. – Сейчас ей было бы примерно столько же, как и нам.

– Тут еще фотографии, – друг взял из стопки еще одну фотокарточку. Я придвинулась к нему поближе, чтобы рассмотреть ее. Молодой красивый парень, у которого была лучезарная улыбка. Он стоял возле этого дома, сложив руки на груди. На вид ему было столько же, как и Володе. – Он был следующим. Его забрали на полгода позже сестры, – пояснил друг. – Ему было девятнадцать, когда за ним приехали Праведники.

– Это, наверное, их мама, – сказала я, показывая следующую фотографию. – Она умерла через год после гибели своих детей. Последним оставался ее муж, который неизвестно когда умер. Видимо, он и записывал даты смерти на этих фотографиях. Почему мир так жесток?

– Мира уже давным–давно нет, Таня, – тяжело вздохнул Вова. Он отошел в другую сторону и что–то проверял. Потом он подошел к кровати. – Тань, пошли–ка отсюда.

– Что там? – спросила я и подошла к нему. – Что? Одежда Дежурного? Что она здесь делает, черт возьми? На ней нет пыли. Она здесь недавно. Что за?..

– Думаешь, кто–то из них здесь бывает? – спросил Володя.

– Конечно, нет! – запротестовала я. – Что им здесь делать? Но тогда откуда взялась эта форма? Я теперь не уверена на счет того, что тут можно переждать ночь. Если сюда иногда заходят Дежурные, нам здесь определенно нечего делать.

– Тогда что теперь? Где мы переночуем? А еще надо где–то хранить запасы.

– Тогда мы должны переждать ночь все–таки в своих домах. А там мы как–нибудь выкрутимся, я уверена.

– Таня! Выкрутимся – это не для нас. Нам нужен определенный план, – Вова сел осторожно на рядом стоящий стул и включал–выключал фонарь. – Согласись, у нас ведь ничего не выйдет. Мы все обречены на смерть.

– Если ты будешь так говорить, я уйду без тебя, Вов. Я говорю серьезно. Если у тебя нет настоящей жажды жизни, то нам не по пути. Я не посмотрю на то, что нас связывает крепкая дружба. Я хочу жить! Я буду скучать по тебе, мне будет тебя не хватать, но я буду жить. И даже если эта свободная жизнь продлиться совсем немного, я буду счастлива. Я просто хочу, чтобы ты тоже ощутил эту настоящую свободу. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А ты говоришь о том, что у нас ничего не выйдет, и что все мы умрем. Как у тебя только язык повернулся? Ты сомневаешься во мне? Или ты просто боишься?

– Да, Таня! Да! Я боюсь, что потеряю тех, кого люблю. Боюсь потерять вас с Варей. Я боюсь умереть. Неужели тебе не страшно? – срывался мой друг. Он не на шутку разозлился на меня. Вот только этого мне сейчас не хватало. – Тебе не жутко от того, что ты останешься без родителей и будешь одна с Варей?

– Перестань орать! – крикнула я на него. – У нас все получится, я чувствую это. Осталось всего ничего. Два дня. Мы все–таки пробудем в этом доме, потому что форма одного Дежурного еще ничего не значит.

– Да ты что! Не значит! Если тебя обнаружат Дежурные, тебя либо прикончат на месте, либо именно тебя заберут Праведники. И почему нужно бежать именно сейчас? Разве нельзя сделать это через месяц или два?