И все же, на удивление, Жанка соизволила явиться на присягу вместе с Владом и его женой Ленкой. Естественно, приехала и мать. И если друзья-однокурсники сочли, что Шаховцеву повезло (как же, в Москве оставили!), то Ольга Григорьевна тяжко вздохнула: «Ну вот, будешь два года всякую пьянь подбирать, да еще, не дай Бог, кто-нибудь из них тебя ножом пырнет!»

С похожим выражением смотрела на Ивана и подруга. Но если во взгляде матери было больше тревоги, то в глазах Жанки явственно читалось презрение и разочарование. А когда новоиспеченного солдата отпустили в увольнение и в общежитии их намеренно оставили в комнате вдвоем, то она сходу отвергла приставания возлюбленного, сославшись на нездоровье.

Всем этим, возвратясь в часть, он поделился с Пригариным.

− Ну и хрен с ней! Забей ты на нее, − выслушав печальный рассказ приятеля, успокаивающе махнул рукой Ромка. – Тоже мне ценность нашлась! Откуда она, говоришь, с Подольска? И небось в какой-нибудь зачуханной «двушке» с родоками живет?

− Ага. С матерью и еще с сестрой.

−Так нашел о ком заморачиваться! Найдешь себе в сто раз лучше, из Москвы, с хатой отдельной! Знаешь, сколько тут классных телок? У меня брательника друг сюда в институт поступил и через год женился на бабе с полным комплектом: дача, квартира на Таганке, к тому же ее папаня не кто-нибудь, а зам префекта в районной управе! Пацан тот теперь как сыр в масле катается! А ты что, хуже?

Все последующие дни Пригарин старался быть рядом, подбадривал, как мог, утешал – и горечь обиды на Жанку нет-нет да и отступала. Но через неделю Ромку услали на полгода в сержантскую «учебку», и Иваном вновь овладела тоска.

Хотя грустить времени было мало. Оставшееся время перед распределением новобранцев по ротам их гоняли до седьмого пота, так что к концу дня сил оставалось лишь добрести до койки и тут же провалиться в сон до самой побудки.

То же самое продолжилось и после «карантина», когда бойцов распределили по ротам. Только там, кроме сержантов и офицеров, постигать мудреную ратно-милицейскую науку помогали еще и старослужащие, которым поручали опекать того или иного из новобранцев.

Шаховцеву достался вечно сосредоточенный двадцатишестилетний ефрейтор Головчак, которого даже приятели-солдаты величали не иначе, как по имени-отчеству. Да-да, так и говорили: «Ну что, Егор Иваныч, курить идешь?» Называли его так вроде бы в шутку, но с ощутимым уважением в голосе. До призыва он успел окончить у себя в Омске высшую школу милиции и два года проработать в угрозыске. За неполный год службы в роте Головчак сумел повязать несколько десятков серьезных злодеев, несколько из которых числились во всероссийском розыске, и двое из них имели при себе «волыны». А кроме того, как минимум раз в две недели он умудрялся брать с поличным то воришку, то грабителя.

У напарника на них было чутье. Так, однажды, когда они с Иваном наматывали километры на маршруте, Головчак вдруг замедлил шаг, уставившись на спешащую навстречу девушку. Барышня была совершенно приличного вида, и Шах сперва подумал, что старший наряда попросту положил на нее глаз. Но когда они остановили ее и потребовали документы, девица заметно занервничала, и Егор тут же дал знак подопечному вызывать по рации патрульную машину. А уже в отделении, при досмотре, под шубкой задержанной обнаружилась пара дорогих итальянских босоножек, которые она десять минут назад умыкнула из магазина.

− Как же ты ее вычислил? – после недоуменно спросил у наставника Шаховцев.

− Нервничала она слишком. Так обычно себя и ведут начинающие воровки в первые минуты после кражи…