А в колхозы мы ездили не только для того, чтобы нести культуру в массы, но и на уборку сельскохозяйственной продукции: кукурузы, помидоров, арбузов, сопровождали машины с зерном на элеватор.

Эти подвижнические работы в июле, в августе, иногда захватывалась половина сентября, обычно были не долгими: примерно дней десять, две недели и не очень утомительными. Размещали нас обычно по усмотрению председателя колхоза как попало: где-нибудь на заброшенной ферме или у местных хозяев. Второе было менее предпочтительно. Хозяева очень подозрительно к нам относились, рылись в наших вещах и считали нас городскими лодырями, что само по себе являлось нелогичным: мы-то на работу выходили и выполняли всё, что нам поручали и даже городскими считались наполовину, т.к. практически 90% студенток были сельскими жительницами. Нам было даже удобнее жить в неработающей чистой конюшне и спать на соломе, чем у хозяев, которые предлагали нам спать на сеновале или в сарае и тоже на соломе, хотя за постой сельсовет им начислял какую-то толику денежек или трудодней.

Кстати, квартируя на заброшенных фермах, мы не имели никаких сторожей, никаких запоров. Нам даже в голову не приходило, да и никому из взрослых руководителей тоже, что это может быть опасно для молодых девушек. Вот будете жить здесь! – ну и хорошо, здесь так здесь. Никто нас никогда не беспокоил и не тревожил даже в шутку.

В одном рыболовецком совхозе я поняла, что такое есть чёрную икру ложками. Деревенские парни очень увивались вокруг студенток, неуклюже навязывались в провожатые, неловко знакомились, типа: «Девушка, а, девушка, а как вас зовут?» И когда мы спокойно отвечали, как нас зовут, то ребята очень удивлялись такому легкому знакомству с городскими и потом придумывали на эту волнующую тему кучу всяких рассказов своим друзьям. Дело в том, что в селе при знакомстве было принято жеманно хихикать и на вопрос об имени не называть его сразу, а только после неоднократных просьб и то называть какое-нибудь выдуманное, красивое имя типа Маргарита, Жанна, Изольда, в крайнем случае, Валерия. Здесь поневоле вспомнишь повесть Джека Лондона «Белое безмолвие». Она начинается так: «…сколько я ни встречал собак с затейливыми кличками, все они никуда не годились…»

А мы-то, простота! Как зовут? Маша, Даша, Глаша… Фу! Неоригинально!

Однажды нас, несколько девчонок, пригласили на ночную рыбалку, пообещав уху из осетров и чёрную икру. Одна из наших студенток была из этой деревни, мы и согласились. Хотя соглашаться можно было и без протекции, и без свидетеля: если приглашали потанцевать, то танцевали; если приглашали на уху, то уха и предполагалась и ничего более, разве что ничего не значащие, но многозначительные, пересмеивания и переглядывания. Так вот, впервые я попробовала настоящий рыбный суп и малосольную икру. Это такая вкуснятина, что описать просто невозможно: во-первых, у ребят уже были в садке ерши, плотва, лещи и осетры (чего отвлекаться на саму рыбалку, когда можно пофлиртовать с девицами!), во-вторых, сам костерчик и закипающая вода тоже были готовы, т.к. мы честно предупредили, что к двенадцати часам уйдем, в-третьих, чтобы поразить наше воображение, ребята сразу с шиком стали приготавливать саму икру при нас: вспороли брюхо осетрам, достали икряные белесые мешочки, так называемый «ястык». Это слово тюркского происхождения, их можно сразу засолить, провялить, подсушить, а потом брать в дорогу и резать ножом – калорийно и удобно в пути. Небрежно выдавили содержимое в эмалированный таз, потом все это дело залили рапой (густо насыщенным соляным раствором), перемешали и закрыли дерюжкой. Самих осетров большими кусками побросали в котел, где уже варились лещи и мелкая рыбешка (их перед этим повыбрасывали, какие неэкономные!).