Он постоянно восхищался тем тоном сочинений Хомякова, – отца прекрасного человека, но большого балагура, бывшего председателя Государственной Думы, – в котором содержатся его статьи на богословские темы. Этот том сочинений Хомякова не был в продаже в России, и я даже не знаю, разрешен ли он к продаже ныне или нет? Я его прочел, будучи еще молодым человеком, и должен сказать, что из всех богословских книг наибольшее впечатление произвели на меня богословские статьи Хомякова.

При взятии Карса, – как я уже говорил, – мы потеряли большое количество войск; как известно, при первых осадах и атаках мы были даже отбиты, потерпев значительный урон. Фадеев рассказывал мне, что в то время он был очень дружен с офицером князем Орбелиани, близким родственником той Орбелиани, которая впоследствии сделалась женой фельдмаршала князя Барятинского. И вот Фадеев мне говорил, что во время атаки, одну колонну, солдат повел Орбелиани и, несмотря на град пуль, он дошел до самых турецких войск, и вдруг, ужас Фадеева – моего дяди – он видит Орбелиани, сидящим на лошади и размахивающим шашкой, дабы солдаты продолжали идти вперед, а лошадь его на штыках у турецких солдат. Таким образом Орбелиани, как будто бы находился на пьедестале, т. е. он изображал из себя род памятника, стоящего не на пьедестале, а находящегося на штыках у турецких солдат. В этом, конечно, для военного времени ничего удивительного нет; но что было особенно удивительно, это то, что в конце концов, Орбелиани остался жив, получив только несколько ран холодным оружием. Впоследствии этого Орбелиани я очень часто видел; знал его, когда я был еще юношей; был в товарищеских отношениях с его сыном Николаем, с которым, между прочим, мы были вместе в Новороссийском университете.

Как я говорил, Фадеев играл особую роль при фельдмаршале князе Барятинском; фельдмаршал князь Барятинский, как известно, сделался наместником на Кавказе после Муравьева и после смерти Императора Николая. Почти одновременно со смертью Императора Николая, во время коронации Императора Александра II в Москве, он покинул Кавказ, будучи командиром Кабардинского полка.

На Кавказе князь Барятинский был в сравнительно низких чинах, так как он кончил эту первую стадию своей службы только полковым командиром; уже тогда он отличался своею замечательною храбростью и во время стычек с горцами был многократно простреливаем насквозь пулями; о нем говорили, что живот князя Барятинского, как решето. С одной стороны, вследствие такой его доблести, а с другой, потому, что он был друг Императора (Александр II был с ним на «ты»), еще будучи молодым офицером князь Барятинский был назначен наместником Кавказа. Я очень хорошо помню это время и должен сказать, что все были в восторге от этого назначения, потому что никто не любил Муравьева; были в восторге именно потому, что Барятинский был, так сказать, кавказский человек, а Муравьев пришлый. Вообще «пришлые» наместники никогда не пользовались особою любовью на Кавказе.

Исключение составлял только Великий Князь Михаил Николаевич, но тут нет ничего удивительного, во-первых, потому, что он был брат Государя, и Кавказ был очень польщен тем, что был назначен наместником в первый раз брат Государя; во вторых, потому, что свойства характера Великого Князя были таковы, что он всегда опирался на кого-нибудь и был настолько благоразумен, что опирался всегда на кавказских деятелей т. е. на таких, которые сроднились с Кавказом.

Возвращаясь к князю Барятинскому, я, между прочим, упомяну, что он, будучи молодым, был в Петербурге, в лейб-гусарском полку; он был другом Александра II; был чрезвычайно красив и считался первым Дон-Жуаном во всех великосветских петербургских гостиных. Как молва, не без основания, говорит, Барятинский, был очень протежируем одной из дочерей Императора Николая, – насколько я помню – Ольгой Николаевной. Так как отношения между ними зашли несколько далее, чем это было допустимо, то Император Николай, убедившись в этом воочию, выслал князя Барятинского на Кавказ, где, он и сделал свою карьеру.