– Ах, Тонио, правда в том, что я здесь, хотя я уже помирилась с Люсьеном. Я рассказала ему всю нашу историю, все свои страдания, он утешил меня, пообещал, что заставит меня вас забыть. И вот теперь я уехала из Парижа, не сказав ему ни слова. Из Мадрида я отправила ему телеграмму, меня мучили угрызения совести. Я уж и не помню, что ему написала.

– Не волнуйтесь, не думайте ни о чем, что не имеет отношения к нам двоим.

– Но он тоже человек, он страдает.

– Не беспокойтесь, я схожу к нему, объясню, что мы с вами оба безумцы, опасные сумасшедшие, спятившие от любви. И что он, господи боже мой, навсегда останется вашим старинным другом. Я не в обиде на него за то, что он любит вас. Весь мир должен любить вас! Я заберу вашу собаку и вашу машину, ваши документы. Обещайте мне, что мы никогда больше не будем говорить о нем, никогда. Я все устрою так, что вы об этом даже не узнаете.

– Хорошо, Тонио, я навсегда доверяю вам свою жизнь, навсегда.

Мы прожили в гостинице в Альмерии довольно долго. Тонио решил нанять такси, на котором мы могли бы ездить по городу, а потом пересечь всю Испанию. Он не хотел сам вести машину, так мы оказались бы, говорил он, слишком далеко друг от друга. Апельсиновые деревья Валенсии, деревеньки на белых скалах, места, где он побывал в юности, – все это он хотел мне показать.

Он смеялся как большой ребенок. Шофер чуть с ума не сошел от наших разговоров по-французски.

В конце концов пришлось вернуться во Францию – из-за моей собаки, из-за Люсьена, из-за родных Тонио. Он хотел задержаться еще на несколько дней. Но я боялась слишком надолго отрывать его от семьи, они ждали его, не знали, где он.

В Мирадоре мы были счастливы. Ничто не нарушало нашего спокойствия. Разве что слишком сильный запах мимозы. Мы не решились сжечь цветы и поэтому беспрестанно чихали. Ах, мимоза и пестрые платки!

Я снова стала невестой, которая не ждет свадьбы… Мы говорили друг другу, что не повторим ошибки людей, которые быстро начинают ненавидеть друг друга, потому что их поженили насильно или они обвенчались, чтобы доставить удовольствие родителям. И Тонио добавлял:

– Вы моя свобода. Вы земля, на которой я хочу прожить всю жизнь. Законы – это мы сами.

Однако Агей находился всего в часе езды от Мирадора. Агей – поместье зятя Тонио, где жила его сестра Диди. Она приехала к нам в гости. Они вдвоем часами гуляли по саду, а я сидела дома в кресле и ждала.

– Прошу вас, будущая новобрачная, – сказал Тонио, – читайте, не ждите нас. Беседа, посвященная вам, бесконечна… Только ваше исчезновение может положить ей конец, так что пойте, читайте, работайте!

Однажды Диди сообщила нам, что одна из их кузин уже выехала, чтобы повидать Тонио и познакомиться с его будущей супругой. Я забеспокоилась. Что это еще за кузина?

– Герцогиня, – пояснил мне Тонио.

– Нет, Тонио, я не поеду. Давайте вы повидаетесь с ней без меня.

– Знаете, она ведь приедет с Андре Жидом.

– Да?

– Андре Жид – ее близкий друг. Он хочет со мной поговорить. Поедемте со мной.

И я решила присутствовать при встрече со старым писателем и кузиной, так как она явно решила познакомить Тонио с какой-нибудь богачкой. Господи боже, сколько всего предстояло понять и пережить бедной девушке из страны вулканов! Я не знала, как ведут себя герцогини, и не подозревала, какие интриги могут сплести родственники, чтобы расстроить свадьбу… Андре Жид действительно приехал в Агей вместе с кузиной. У него был слащавый – иногда до приторности – голос женщины, потрепанной невзгодами, с нерастраченным запасом любви. Кузина не представляла собой ничего особенного – элегантная дама на красивой машине. Со мной она была исключительно – порой чрезмерно – любезна. И только мать Тонио отнеслась ко мне по-дружески, она была внимательна и полна сочувствия. Я выдержала экзамен. Впрочем, во время обеда я поперхнулась, парикмахер слишком сильно завил мне волосы, я потела, с трудом переваривала пищу и вдобавок разлила вино на брюки Тонио… Больше я ничего не помню. Сильнейшая мигрень стерла из памяти лица друзей и гостей, и я в полной меланхолии заперлась в Мирадоре. Я слышала, как Тонио мечется по дому, словно пума в клетке… Однако же он начал осваиваться в Мирадоре – уходил, возвращался, уезжал снова…