Наконец я вышла из гостиницы. На улице я разговаривала сама с собой, передо мной то и дело возникало его ласковое лицо с круглыми черными проницательными глазами. Последний раз я видела его бодрствующим после нескольких ночей и дней полета, он вошел свежий и улыбающийся как ангел, несмотря на перелет сквозь бурю. Он был готов танцевать или снова лететь. Он мог есть раз в день или не есть совсем, мог выпить целую бочку или оставаться несколько дней без капли воды. Его расписание зависело от бури в небе и урагана в сердце. Однажды он зашел ко мне в гостиницу и увидел, что я держу в руке стакан с водой.

– Так вот чего мне не хватало со вчерашнего дня! – воскликнул он. – Я же ничего не пил. Дайте мне попить.

Я протянула ему стакан воды и бутылку коньяку. Не раздумывая, он вылил себе в рот содержимое бутылки, затем воду. Он забыл, что и остальным тоже хочется пить. Он даже не извинился, так как ненавидел терять нить разговора. Это его ужасно раздражало. Если его прерывали на середине рассказа, он потом долго молчал и иногда весь вечер больше не раскрывал рта. Надо было бы сказать «всю ночь», так как у него было собственное представление о времени. Его посещения затягивались до завтрака, и он считал это совершенно естественным. Иногда его клонило в дрему, он засыпал где придется, и никто уже не мог его добудиться.

Однажды его привезли прямо с аэродрома. Он дал шоферу адрес, и тот привез его ко мне спящего, как доставляют посылки. В гостинице прислуга с усмешкой говорила мне:

– Ваш летчик уснул, его только что доставили: он спит! Он спит!

Ну и что прикажете с ним делать? Я уложила его на диване и попросила горничную присмотреть за ним, когда он проснется. А так как я дорожила своей репутацией, то оставила его в своем номере, а сама сняла другую комнату.

Этот не ведавший усталости человек был чувствителен к самым простым вещам. Например, он ненавидел утруждать себя, стряхивая пепел с сигареты в пепельницу, и даже если он сыпался ему на брюки, делал вид, что не замечает этого – только бы не прерывать разговора, а на одежду наплевать, гори она синим пламенем!

Я по-прежнему брела в одиночестве по улицам, мечтая о своем спящем летчике… Я была похожа на городскую сумасшедшую, которая бродит, натыкаясь на прохожих, я перестала замечать, куда иду, и вдруг какой-то человек схватил меня за руку и заорал прямо в ухо:

– Садитесь в машину! Садитесь же!

– Ах! Это вы, Тонио?

– Я везде вас ищу. Вы похожи на нищенку, бредете сгорбившись. Что вы потеряли?

– Похоже, я потеряла голову.

Он рассмеялся от всего сердца:

– Вас узнал мой шофер, я бы не смог. Почему вы такая грустная? Вас можно принять за сиротку.

– Да, я грущу, потому что у меня не хватает сил сбежать от вас. И похоже, я не хочу знать правду. Для вас я всего лишь мечта, вы любите играть с жизнью, вы ничего не боитесь, даже меня. Но запомните хорошенько, я не вещь, не кукла: мое лицо не меняется ежеминутно, я люблю каждый день сидеть на одном и том же месте, на своем стуле, и я прекрасно знаю, что вы любите уезжать и нигде подолгу не задерживаетесь. Если вы откровенно скажете мне, что ваше письмо, ваше признание – это эссе о любви, сказка, сон о любви, я не обижусь. Вы великий поэт, вы крылатый рыцарь, вы красивый, сильный, умный мужчина, вы не станете насмехаться над бедной девушкой вроде меня, у которой нет другого богатства, кроме ее души и ее жизни.

– Иначе говоря, вы считаете, что у меня слишком много достоинств, чтобы стать вашим мужем? – ответил он.

– Чтобы стать хорошим мужем – возможно, – задумчиво произнесла я.