Так оставили мичмана Е, затем Б., Ш. и П., вызвав их наверх из кормового помещения, кроме одного, оказавшегося случайно на берегу. Ему на квартиру доставили матросские шинель и фуражку, так как идти в офицерской форме было уже небезопасно.

Оправдывали почти единогласно, только один раз здоровенный кочегар, бледно-синий от возбуждения, зарычал: «Этак вы всех выпустите на свободу!» Решили оставить и командира капитана 1-го ранга Гадда.

Во время выборов разнеслась по кораблю весть, что офицеры убили вестового из кают-компании Казирова (мусульманина). Опять то была работа агитаторов, которым не нравилось успокоение команды.

На самом деле Казиров был убит самой же командой во время обстрела иллюминаторов, что видели многие матросы. Казиров, получив тяжелую рану в живот, помешался от ужаса. Он смог еще пробежать десятка два шагов, безумным голосом крича: «Снимите с меня скорее перчатки!»

Более всех неистовствовал Николаев. Бегая между матросами с бледно-зеленым лицом, брызжа слюнями и захлебываясь, он науськивал команду продолжать избиение офицерства. Он в этом успел. Случай этот дал новый простор бешенству. Стали кричать: «Командира на шанцы! Арестовать всех офицеров!» и т. п.

Тогда же был тяжело ранен случайной пулей Воробьев (Тимофей Тимофеевич).

Командир, медленно поднимаясь по трапу, показался на палубе. Наружно он был совершенно спокоен, но это, видимо, ему стоило больших усилий.

Николаев выстрелил в него, но рядом стоявший старый матрос толкнул винтовку, и пуля пролетела высоко над головой. Командир корабля остановился и, обведя взором команду, медленно стал спускаться назад.

Раздались крики: «Не стрелять в командира! Назад командира на шанцы! Хотим говорить!»

Побежали за командиром.

Вскоре он снова показался на палубе, но уже из другого люка. Поднявшись на палубу, капитан 1-го ранга Гадд предложил матросам высказать, чего они, собственно, хотят, а затем обратился к команде со словом увещания.

Речь эта у меня записана от слова до слова, но она не имеет для читателя никакого значения уже потому, что сделала свое дело. Скажу только, что она мало похожа на ту, которую привел в своей книге «На «Новике» Г. Граф. Его речь наэлектризовала команду, и хотя агитаторы продолжали подзадоривать наиболее недовольных (машинную команду), но, видимо, среди матросов уже совершился перелом. Кто-то крикнул: «Ура! Да здравствует командир!» Вызванный еще ранее наверх командой мичман Б., стоявший рядом с командиром, предложил качать командира. Командира подхватили и начали качать. Капитан 1-го ранга Гадд горячо убеждал матросов успокоиться, образумиться и не трогать офицеров. По-видимому, его защита оказала свое действие. Офицеры понемногу стали выходить на палубу. Одним из первых пришел старший офицер капитан 2-го ранга Лодыженский. Его тотчас же разоружили. Отношение к нему команды было вначале самое враждебное. Была минута, когда он стоял буквально на волосок от могилы. Однако он не растерялся и, обратясь к команде, сказал: «Вы хотите меня убить? Ну, что же, убивайте. Смерти я не боюсь, но только скажу, что обидно умирать ни за что, ни про что… Вы только и знаете, что я капитан 2-го ранга Лодыженский и ничего более. Пошлите людей на «Стройный» узнать про меня. Если окажется, что я плох, то я готов умереть».

Его слова всем понравились, и несколько человек матросов побежали на миноносец, откуда старший офицер незадолго до революции был переведен на «Андрея». Скоро они вернулись с «Андрея» не только с положительными, но даже хвалебными вестями.

На палубе было холодно, все продрогли, а потому все перешли в каземат, куда вскоре по предложению командира перешли и все офицеры. Пришел и раненный через люк в грудь и живот мичман Воробьев. Он плохо себя чувствовал, и командир приказал отправить его в лазарет, назначив для сопровождения младшего врача. По дороге кучка негодяев вместо лазарета отвела его в кондукторскую каюту, где агитаторы успели собрать суд, который должен был судить всех офицеров. Его усадили в углу на стул и потребовали револьвер, но мичман отдать его отказался, заявив, что отдаст его только командиру. Один из членов суда стал перечислять мичману его вины. Офицер, страдая от раны, безразлично относился к обвинениям. Под конец попросил воды. Ему подали. Когда он брал стакан, то один из матросов, изловчившись, вытащил у мичмана револьвер, а когда тот поднес стакан ко рту, то матрос, быстро приставив револьвер к переносице Т. Т. Воробьева, спустил курок…