Теперь мне щупали не только грудь, но и рука, державшая за талию, полезла ко мне под юбку, я же продолжала реветь уже в голос. Отец растерянно смотрел на происходящее и не знал, как реагировать.

– Хорош, Гастон, мало тебе девок в замке, потерпи пару часов и затащишь кого ни будь в постель, девчонка и вправду еще не целованная, ты ее и так сильно напугал, – встал на мою защиту один из господ.

Продолжая усиленно мочить слезами своего захватчика, повернулась на голос. Слезы не давали хорошо рассмотреть говорившего, заметила только высокого парня, довольно молодого, лет двадцати с хвостиком, одетого в голубой, расшитый золотом камзол в высоких, начищенных сапогах. Волосы его мне показались светлыми, но в нашем трактире темно, а глаза голубыми. С мольбой взглянула в его глаза в надежде на спасение.

– А что, Мартин, тебе приглянулась эта пышная дурнушка, ты у нас любитель булочек, – заржал Гастон, немного ослабив хватку.

– Девчонке еще жизнь свою строить, чем черт не шутит, может кто ее и приметит, а ты завтра ее и не вспомнишь, как проспишься, – сказал голубоглазый.

– Точно и не вспомню, зато пока порчу ее девственность, всласть намну груди, уж больно она сочная. Хотя я ее и так пощупал, но как ни будь вернусь сюда и снова попробую, тогда уж точно не отвертится, – заржал Гастон и отпустил.

Я быстро соскочила и рванула к себе в комнату, заперев дверь на замок, зная, что сегодня в зал я не спущусь ни за какие коврижки. Долго не могла еще заснуть, прислушиваясь к громким голосам и частым взрывам хохота. Мне казалось, что господа до сих пор смеются надо мной, над дурнушкой и моими крупными формами. Конечно я и раньше не питала иллюзий по поводу своей внешности, но, чтобы так прямолинейно оценили и дали понять, что кроме приданного во мне ничего нет достойного, заставляло меня стыдиться и ненавидеть свою внешность. Все мечты и планы на счастливое будущее развалились, как труха старого дерева. Жить больше не хотелось, но отца предать и оставить одного с его таверной я не могла. Без меня ему не справиться и не переживет он мою потерю, сердцем чувствую. Ладно поживу еще немного, а потом как отец умрет сразу же за ним, нечего мне делать больше в этом мире. С этими печальными мыслями уснула под непрекращающийся смех, гулко доносившийся из полуподвала таверны.

Следующее утро было хмурым и не приветливым, погода была пасмурной, но дождя уже не было, в воздухе отчетливо запахло осенью. Убирая со столов, оставшихся грязными после господ, продолжала думать о том, что мне наговорили накануне. В памяти всплыл голос молодого и симпатичного блондина.

«А вдруг она кому ни будь все же приглянется и все же кто-то выберет и женится на ней», и смех Гастона: «Что, Мартину приглянулась пышечка? Не знал, что такие тебя привлекают?»

«Вот что он имел в виду? Я действительно могу понравиться Мартину или он из сострадания только остановил Гастона?» Вспомнив ситуацию, где мое лицо было пунцовым, а глаза опухшими от слез, нет, такая точно не может понравится, осадила я себя. Но не прошло и пяти минут, сомнения вновь закрались в мою душу, а вдруг действительно понравилась? Муки сомнения и терзания продолжались до самого вечера, а ночью, засыпая, представляла большие голубые глаза Мартина, сжимающего мне грудь и закрывающего глаза от удовольствия.

Целую неделю по ночам представляла себя и голубоглазого в различных пикантных ситуациях, в надежде, а вдруг он снова заявится в таверну один, уже без противного Гастона и высокомерного, равнодушного герцога. И снова фантазия меня уносила на своих крыльях в область неосуществимого. Мне уже стало казаться, что я влюблена и сердце просило выходу накопившимся чувствам. Отец, даже как-то спросил меня, не заболела ли я, глядя как медленно тру один и тот же стол более получаса.