Из Москвы путешествие продолжалось через Нижний Новгород до Казани. Этот край красив и мог бы быть богатым благодаря плодородию почвы и судоходности рек, пересекающих его во всех направлениях, но он малонаселен. Там живет все еще полудикое население, как мне кажется, финской расы: чуваши, черемисы, сохранившие еще свою странную одежду. Я срисовал эти костюмы и отдал коллекцию рисунков моему старому другу Веселовскому. Теперь очень жалею, что выпустил их из рук, так как не знаю, что с ними сталось.

В Казани много татар, которые также сохранили свои костюм и нравы. Я сомневаюсь, однако, чтобы они твердо сохранили свой национальный дух, – не больше, чем наши татары в Литве. Дух этот чувствуется только дальше, в глубине страны, среди нагайцев и племен, соседних со степями великой Татарии или со склонами Кавказа, сохранивших воинственные наклонности. В Казани войска были собраны в меньшем количестве, чем в Москве; были произведены маневры, которыми император также остался доволен.

Путешествие это совершилось с быстротой, лишившей его той пользы, которую мог бы принести этим губерниям хозяйский глаз, если бы поездка была обставлена иначе. Мы возвратились, не заезжая в Москву, и последним этапом был Шлиссельбург – крепость, знаменитая катастрофой, происшедшей с несчастным царем Иоанном.

Император сел на пароход на Ладожском озере. Когда мы были на пароходе, император вдруг велел позвать меня и моего брата и надел нам кресты Св. Анны второй степени как награду за службу во время путешествия. Это был единственный почетный знак, полученный мною в России. Барон Винцингероде, адъютант Константина, получил тогда шпагу ордена Св. Анны.

По возвращении из путешествия в Казань остальную часть лета мы провели в Павловске, в то время самой приятной для житья резиденции, с тех пор как Царское Село впало в немилость. К осени надо было перебираться в Гатчину. Император Павел для наиболее грустного в России времени года выбрал и наиболее грустное местопребывание, какое только можно себе представить. Он хотел, вероятно, чтобы туда отправлялись единственно из повиновения его воле.

Гатчинский дворец, состоящий из нескольких больших дворов, окруженных постройками, увеличенными в последнее время, походил на тюрьму. Он был выстроен на совершенно гладкой равнине, без деревьев, без лугов. Украшения, сооруженные в парке, имели мрачный и угрюмый вид; солнце только изредка и ненадолго освещало парк. Учитывая холод и беспрерывные дожди, ничто не тянуло туда погулять. Парады, иногда маневры, занимали утреннее время; по вечерам французские или итальянские спектакли отвлекали от грустных впечатлений и скуки, которые вызывал у тех, кто обязан был жить здесь, даже один внешний вид этих мест.

Это грустное пребывание в Гатчине и зима 1798—1799 года внесли много тревоги и неожиданных и неприятных перемен в положение лиц, составлявших русский двор.

Один турчонок, оставшийся в живых во время взятия Кутаиса и избиения его жителей, названный по имени родного города Кутайсовым, достался на долю великого князя Павла, который велел его воспитать и оставил при своей особе, вначале в качестве цирюльника, затем в должности старшего лакея. Еще в начале царствования Павла я видел, как Кутайсов приносил и подавал своему господину бульон в экзерциргауз, где инфантерия и кавалерия упражнялись в зимнее время. Лакей был в утреннем рабочем костюме, среднего роста, немного толст, но живой и расторопный, очень смуглый, всегда улыбающийся, с лицом и глазами восточного типа, в которых можно было прочесть склонность к чувственным удовольствиям. В своем утреннем наряде он напоминал Фигаро, но и тогда уже ему пожимали руки, и он был предметом рабски-почтительных поклонов со стороны большей части генералов и лиц, присутствовавших на учениях. Вскоре влияние Кутайсова на своего господина сделало его значительным человеком, сановником империи, всемогущим фаворитом. Менее чем за год он превратился из простого цирюльника-лакея в обер-шталмейстера. Чем дальше, тем более он удивлял русское общество, появляясь все в новых орденах: Св. Анны, Св. Александра, наконец – Св. Андрея. От него зависели расположение и милости императора.