Я перечитывал эти жестокие строки, не понимая, как они могли выйти из-под пера леди N, чем мог я вызвать столь сильный гнев, и почему леди Nизбрала такой грубый способ известить меня о ее немилости.

Обращение «капитан», тотчас отослало мои мысли к описанному мною вечеру, когда я признался какое имя из данных мне нежностью матери, было бы самым приятным для моего слуха. Но я не мог поверить, чтобы леди N обратилась ко мне с такой фамильярностью, кроме того подобное начало письма очень плохо согласовывалось с его дальнейшим содержанием.

Капитан хранил молчание и следил за выражением моего лица.

– Вы, я вижу, очень углубились в чтение. Я вас не тороплю. Можете совсем оставить письмо у себя.

– Вероятно, произошла ошибка, ваша светлость, – отвечал я, протягивая ему письмо, – это писано не ко мне. И, если вы позволите мне высказать свое предположение, то я укажу вам человека кому было предназначено это письмо. Ваша светлость, этот человек – вы. Более того, я попытаюсь назвать посланника, передавшего вам письмо. Очень вероятно им был Берендорф, очень вероятно, что «великодушные предложения», которые он обсуждал с вашей светлостью состояли в необходимости позаботиться о вашем здоровье под опекой нашего доктора и его людей. Если позволите, я зайду в своих умозаключениях еще дальше, и добавлю, что полное исцеление, несмотря на всю заботу, проявленную к вам в пути, ваша светлость могла обрести только в форте Джеймс, при посредстве его коменданта, дяди ее светлости.

– Вы не так глупы, как я полагал прежде, но мое мнение о ваших способностях стало бы выше, если бы вы сумели не обнаружить своих мыслей. Что бы сталось с вами, если бы Бакстон не осведомлял меня о вашей непричастности к бунту?

– Ваша светлость, я был к нему непричастен только по причине моего неведения, или ежели такое объяснение вам приятнее будет, по причине недостатка тех способностей, о которых вы упомянули.

– Зачем вы это говорите?

– Говорить правду – моя несчастная слабость.

– Иногда вы очень счастливо избавляетесь от этой вашей слабости, как было в деле с Бакстоном.

Я промолчал. Мысль о том, что лорд N желает узнать все мои душевные свойства, в то же время презирая их, мотивы всех моих поступков – не доверяя их благонамеренности, делало эту беседу для меня отвратительной.

– Вы не так просты, как хотите показать. Но раз вы желаете играть роль человека чести, каковых, говоря прямо, Природе угодно было произвести только при помощи пера стихотворцев, а не в виде натуры, я тоже открою вам кое-что. Я собирался приготовить вам сюрпризу, но вы так увлекли меня вашей игрою, что не стану ждать утра и готов сообщить уже теперь – завтра в то время, как мы будем следовать прежним курсам, леди N отправиться вместе с встреченным нами конвоем в Ливерпуль.

Капитан выдержал паузу, стараясь заметить эффект, произведенный этим известием. Видимо он счел свои наблюдения неудовлетворительными, потому что добавил с улыбкой, выражение которой я не смогу передать:

– Леди N не увидит больше ни сэра Эдгара, ни вас, ни Берендорфа. Она должна будет узнать об этом перед самым отправлением и проститься с сыном здесь, на этой палубе.

Как ни старался я быть достойным противником своему собеседнику, я чувствовал, что силы мои на исходе и вынужден был обнаружить это печальное обстоятельство вопросом, не имеет ли его светлость ко мне каких-нибудь приказаний.

– Вам торопиться закончить наш разговор? Можете отдыхать. Какие приказания могут быть на чужом корабле? Подождите до следующей весны. Тогда мы покинем форт с новым конвоем, на новом корабле и с новой командой, но капитан и мичман останутся прежними и частенько будут вспоминать свое первое совместное плавание. Ведь вы не откажитесь иногда поболтать со своим капитаном?