Если бы нам в то время взяли опытного репетитора, и он провел бы с нами работу, которую не делали педагоги в школе, мы наверно учились бы не хуже других.

В один из этих годов учения, точно не помню, когда именно, мы в первый раз поехали на лето в Пятовск, наше родовое гнездо. Тогда Киевская дорога еще не была построена, и мы ехали с Курского вокзала на Орел, там останавливались на пару дней у тетки Марьи – сестры матери, оттуда ехали до Брянска, пересаживались на Полесскую железную дорогу и ехали до станции Унеча, оттуда уже на лошадях до Пятовска двадцать пять верст.

Как мы ехали эти двадцать пять верст не помню. Помню меня удивило, что как свои, пятовские, так и чужие мужики при встрече с нами снимали шапки, говорили на непонятном русском языке и когда я обращался к ним, они не понимали. В этот первый приезд запомнил я только, что был дождь и оказалось, что большой дом протекает. На потолке в столовой было большое пятно в виде просвирки. Все суетились, подвозили возы с соломой и один из пятовцев, служивший у отца в Москве, в исступлении кидал охапки соломы на чердак, чтобы остановить воду.

В эти же годы второй раз я приехал в Пятовск при обстоятельствах для меня совершенно необыкновенных. Я учился во втором приготовительном классе и должен был быть по всем признакам оставлен на второй год. Было грустно, неловко и противно. И вдруг как-то утром меня зовут к отцу в кабинет, там мачеха и наш мельник из Пятовска. Не помню, что именно было сказано, но смысл был тот, что мальчику надо дать отдохнуть, учиться осталось недолго, поэтому, дескать, ты поедешь с мельником в Пятовск. Это было неожиданно и чудесно. Первое – что тут же, как по волшебству, я отделывался от школы, от Вертоградского, от «немца», «селедки» и всего нелюбимого окружения. Второе – то, что я поеду не с отцом или с мачехой, и даже не с кем-нибудь из домашних, а с мельником, которому я не подчинен. И, наконец, дорога, вагон, пересадки, а в Орле тетка Марья, муж тетки Марьи и дедушка Николай Максимович – все это было очень заманчиво, а на деле оказалось еще лучше.

На дорогу отец и мачеха дали мне по рублю – это было два рубля, то есть такая сумма, что мне до того даже не снилось. Когда мы сели в вагон на Курском вокзале, по вагону проходил нищий под видом пассажира, у которого только что вытащили деньги, и он просил пассажиров помочь ему и его семье купить билеты. Мне показалось, что в моей власти осчастливить этого человека, но я воздержался и два рубля остались у меня.

В Орле мы, как всегда, прожили несколько дней у тетки. И тетка, и дядя за нами ухаживали и побывать у них было громадным удовольствием. Дядя повел меня в табачный магазин, где торговали кое-какой галантереей и там купил мне за два рубля сорок копеек кожаное портмоне со многими отделениями.

Всем хозяйством в Пятовске в то время и позднее до 1904 года ведала наша экономка Дарья Николаевна, жившая в доме еще девочкой, воспитанницей тетушек Софьи Николаевны и Елизаветы Николаевны. Они звали ее Дашенькой.

Мы приехали перед Пасхой. В усадьбе из нашей семьи, то есть из семьи отца никого не было, и официально усадьба была пуста. Но так как приехал я, несомненный представитель этой семьи, то Дашенька протопила большой дом, меня поселила в одной из спален и повела дело так, как будто хозяева живут в усадьбе. Я был в тот приезд единственным представителем нашей династии, все почести сыпались на мою голову, что было очень почетно, но иногда стеснительно. В церкви я стоял на первом месте слева у алтаря, и не я сам становился туда, а меня выдвигали. К причастию меня пускали первым, после обедни выносили просфору и подавали ее мне, как, вероятно, было заведено моим дедом и прадедом. На пасху в дом пришел батюшка с причтом, служили молебен и разговлялись у пасхального стола. Всей церемонии командовала Дашенька, но на первом месте стоял я.