Слова Безобразова, близкого к великому князю Сергею Александровичу лица, произвели все же на меня впечатление, и я задумался над ними. Когда же 28-го августа, день, когда я собирался уехать, великий князь позвал меня и просил остаться до 31-го, то я подумал, уж не действительно ли он хочет меня взять к себе в адъютанты, и мой душевный покой от этих мыслей был нарушен. С одной стороны, такого рода назначение льстило моему самолюбию, с другой стороны, мне ужасно было больно покидать строевую службу в полку, которая мне более чем нравилась, которой я увлекался и находил удовлетворение в полковой жизни.

Впоследствии оказалось, что действительно было предположение у Сергея Александровича взять меня к себе в адъютанты, и что эта и была причина, что меня пригласили в Ильинское. Вопрос был почти решен, но в это время старушка графиня Тизенгаузен, статс-дама императрицы, глубоко почитаемая всей царской фамилией, все к ней относились с особенным уважением, попросила за своего племянника графа Сумарокова-Эльстона,[195] женатого на княжне Юсуповой, который и был назначен адъютантом к великому князю. Я считаю, что это меня спасло. Если бы я тогда, в такие молодые годы, имея 21 год всего от роду, был бы назначен адъютантом, то из меня ничего порядочного бы не вышло. Я жизни тогда еще совершенно не знал, и придворная жизнь меня бы захватила всего, и я бы не мог тогда разобраться в отрицательных ее сторонах, меня бы она засосала. И я Бога благодарю, что тогда этого не случилось.

Наступило 31-е августа – день моего отъезда из Ильинского. Утром были у обедни, затем завтракали, днем поехали еще кататься, и после дневного чая со мной простились. Их высочества были трогательны, подарили мне свои фотографии с подписями и выразили надежду, что я не в последний раз в Ильинском. На лошадях я прямо проехал в Москву на чудном четверике, где ожидал приезда моей сестры, с которой я сговорился вместе ехать от Москвы в имение моей двоюродной сестры Хилковой в Павловки. До приезда сестры я решил проехать на несколько дней в Назарьево. Поэтому, приехав в Москву, я пообедал и вечером часов в 10 выехал по Московско-Брестской железной дороге на станцию Жаворонки. Я писал А. Л. Михалковой, что буду у них в этот день к вечеру, но я задержался и приехал на станцию Жаворонки тогда в 11 часов вечера. Лошади, высланные мне навстречу, не дождались меня, и мне пришлось решиться идти пешком 7 верст.

Взвалив чемодан и мешок на плечи, я двинулся. Ночь была прямо жаркая, и я пришел в Назарьево в полном изнеможении. Все спали, меня уже перестали ждать. На стук отперли дверь. Милая Алиса Михалкова проснулась, надела капот и пришла меня приветствовать, так радостно было встретиться опять. Она сейчас же поставила чайник, принесла закусок, арбуз. Мне до того пить хотелось, что я почти целиком уничтожил весь арбуз. Мы очень уютно просидели часов до трех и разошлись. Так приятно было очутиться под кровом дорогих друзей. Три дня в Назарьево прошли быстро, я с большим сожалением уезжал. Алиса Логиновна проводила меня до полдороги – деревни Матвейково, где я с ней простился. Грустно было, но мне и в голову не приходило, что она не проживет и четырех месяцев. В Москве я встретился с моей старшей сестрой, и мы вместе доехали до станции Новоселки Курско-Киевской железной дороги, где нас встретила наша двоюродная сестра княгиня Хилкова и привезла нас к себе. Тут мы встретились с братом Николаем. Мы его нашли все в том же настроении, с непременным желанием выйти в отставку и жениться на крестьянке. Погода была холодная, совсем не южная. Ветер и дождь при 7–8-ми по Реомюру,