– Я педагогический кончал, – продолжал Пенкин. – Мечтал о сельской школе в сибирской тайге, а попал вот сюда на село в своём районе. И на реку ходить мне не новость. А вот ты, дорогой Профессор, случайно встретился – объясните-ка мне научно. Что было бы, если бы не было лужи и не было бы в ней острых предметов, которые проткнули вам шины машины… – и он снова рассмеялся.

Действительно. Встретились мы почти случайно. Я приехал на «побывку» в родную деревню, и с учителем Пенкиным мы встречались давно. А вот Профессор был случайным гостем. У них машина с проткнутым колесом в автосервисе задержалась, и решил он за 20 км от родного села – съездить-таки на родину. Решение для него неординарное, – это отказ от всех своих дел…, и на автобусе он добрался до деревни. Автобусы только пустили не так давно в наш район.

Пенкин долго невнятно хмыкал, подхохатывал, а потом сказал:

– По теории вероятности – не мы, так кто-нибудь другой.

– Нет, нет! Про «кто-нибудь другой» мне не надо. Я сказал бы лично про себя. Так вот. – и Профессор поддержал им одним известный смех (то, над чем смеялись было из ночного предрассветного разговора, где теория вероятности тоже служила предметом обсуждения).

После завтрака и чая все замолчали, охваченные блаженным ощущением своей близости к природе, к тихому летнему утру. Неподалёку, точно спросонья, зацокал и принялся за рулады соловей. Профессор лежал с закрытыми глазами, по его лицу блуждали солнечные пятнышки, они точно ласкали его, и он по-детски улыбался.

Вдруг, Профессор резко поднялся и опёрся на руку. На лице его было такое выражение, будто он прислушивается к чему-то одному ему слышному и явно тревожащему его.

– Боже ж мой, как я, оказывается, далёк от всей этой сумасшедшей прелести! – растерянно сказал он. – А ведь приехал-то я сюда именно для того, чтобы быть ближе к природе. —

– Мне вас жалко, – сказал Пенкин.

Профессор медленно перевёл взгляд на него:

– Поймите, если я даже перед самыми окнами своего института разведу райский сад, всё равно, находясь в лаборатории, я буду невероятно далёк от этого рая и так же неразрывно близок к аду, в который я, как учёный, лезу. Профессор снова прилёг, подложил руки под голову и смотрел вверх, где шумели пронизанные светом кроны деревьев.

– А зачем вы лезете в ад? – спросил Пенкин.

– Мы уже говорили об этом – баланс не должен стать опасным. – пояснил Профессор.

– Значит, вы всё же лезете туда, чтобы сохранить рай на нашей земле? —

– Статьи в повременной печати о борьбе учёных за мир я читаю исправно, – насмешливо сказал Профессор, намекая, что их нужно читать и учителю.

– А сами в этой борьбе не участвуете? – в тон ему, насмешливо, быстро спросил Пенкин.

– Миру на той стороне интересно не то, что я изреку публично, «с трибуны», а то, про что я молчу, что секретно. – Профессор тихо рассмеялся. – моё молчание тоже входит в расчёт баланса.

Пенкин поднялся и сел, и смотря на Профессора, сказал:

– Извините вы меня за грубость, но вы говорите чушь. Неужели вы не понимаете, как важно людям услышать и ваш голос, – так сказать, для количества: что вы думаете о сохранении на земле мира. —

– Извините и вы меня за резкость, – ответил Профессор, – но и вы ни черта не понимаете, что мы, лезущие в ад, постигаем нечто такое, ещё вчера непостижимое, а это начисто отучает нас от примитивного мышления. —

– Сверхчеловеки? – спросил Пенкин.

– Совсем нет. Но мне иной раз кажется, что между моей наукой и тем, что делаете вы, расстояние в целый век. —

– Не забудем, для порядка в споре, что всё для вашей науки дали мы… – народ, спокойно сказал учитель Пенкин, с любопытством смотря на Профессора.