В комнате становилось душно. Луна скрылась за темнотой. И открытая форточка резко захлопнулась от внезапно налетевшего ветра. За окном погромыхивало и ворчало.

«Наверное, будет гроза», – успела подумать я и провалилась в сон.


Вот стихотворение, над которым я тогда так долго работала:


Жил маятник добротен и весом.

Он жизнь свою разметил шаг за шагом.

Он не был фантазёром и шутом.

И все гордились этим работягой.

Под постоянный каждодневный стук

Жизнь шла спокойно, тихо и невзрачно.

И только люстра волновала вдруг,

Бросая взор на маятник прозрачный.

Когда она внезапно, словно дождь,

Обрушивала света водопады,

Наш бедный маятник бросало в дрожь…

И он спешил, бежал и чуть не падал.

Он начал родословную вести -

От самовара медного приличней.

Но вот часы забыли завести…

И мир предстал совсем в другом обличье.

Порядок жизни был другим уже -

И в тишину погруженной квартиры,

Вошли, таясь, в каком-то мираже

Другие величины и кумиры.

И маятнику в этой тишине

Привиделось свободное пространство,

Где он летал! И в этой высоте

Свое возненавидел постоянство.

Свой круг. Свой предначертанный удел.

Всю ограниченность приличий и привычек.

А он летать, летать, летать хотел

В тот мир, что невесом и безграничен.

Где мог он быть таким, каким хотел.

Мог рисковать, чтоб волновалась люстра.

И крюк, его не выдержав безумства,

Разжался вдруг -

И маятник взлетел.

Он воспарил над зряшной суетой,

Где плен и предрассудков, и приличий

Наш держат в категории иной,

Где мысль не существует без кавычек,

Где мы живём и разбиваем лбы…

Привычных истин не тревожит мука.

Не рвёмся мы, условностей рабы,

Из нами же начертанного круга.

Глава 3. Гроза

Духота пропитала комнату насквозь. И за легкой занавеской, где едва угадывался рассвет, уже брюзжало, лениво ворочалось, грозя темным сгустком в небесах и мощными раскатами…

Я окончательно проснулась. Циферблат высвечивал 4 утра. «Рано», – только успела подумать я, как сверху кто-то с силой ударил в небесный барабан. Через минуту город заволокло сплошной пеленой воды и темно-синего сумрака.

Я стояла у окна и отчетливо понимала, что проснулась не от духоты летней ночи и даже не от начавшей бушевать грозы. От той, старой обиды. Она, явившаяся в мой сон, вызывала тоску. Я не понимала, почему учительница математики явилась ко мне ночью?

Маргарита Генриховна уже давно не здесь, а чертит графики в небесах, откуда на рассвете пришла гроза…

Столько лет прошло, страшно подумать, почти жизнь. И Сашки Дунаева нет, и Кахи Чкония, и комсорга – нашего всеобщего Комиссара Лёшки Омельченко – тоже нет.

Ябеда-Лерка уехала в 90-е в Германию, и как в воду канула: следы её потерялись.

Когда я вспоминаю школу, мне всегда кажется, что за окном – весна. Черешневые деревья в цвету. Школьный сад манит неодолимо. Вервасильна – милая девушка, недавно выпущенная из музыкального училища и ставшая неожиданно даже для себя классной руководительницей 7-го класса «А» – тоненькая и восторженная, рассказывает нам краткое содержание оперы Джоаккино Россини на либретто Пьера Бомарше. Класс занимается чем угодно, но только не музлитературой. Вервасильна с восхищением повествует об ухаживании графа Альмавивы за своей будущей женой – милой и скромной девушкой, о находчивом и ловком слуге Фигаро, помогающем своему хозяину вырвать любимую из рук жадного и старого нотариуса-опекуна Розины. С восторгом говорит об уловках и жертвах, на которые идёт граф ради любви и большом чувстве Альмавивы.

Я смотрю в окно, и мне хочется немедля ни секунды убежать к морю. Но подруги в восторге. Это же про любовь! Тоня, соседка по парте и лучшая подруга, толкает меня в бок: