«Быть свободным значит не просто скинуть с себя оковы, – говорил мой дед, – но жить, уважая и приумножая свободу других».

Когда мой дед и многие другие активно боролись за гражданские права людей всего мира, против оков апартеида и сегрегации, было ясно, кто враг. Но в современном мире молодым африканцам и многим другим молодым людям по всему миру приходится вновь вступать в бой, чтобы разрушить оковы, которые до сих пор существуют. А сделать это куда сложнее, ведь они неосязаемы – их нельзя ни потрогать, ни указать на них пальцем. Но, несмотря на всю свою невидимость, оковы эти прочнее железа. Каждое звено их выковано из несправедливости, большой или малой. Некоторые из них навязывает нам окружающий мир, в другие мы заключаем себя сами. Именно об этих оковах поет в своей песне «Redemption Song» («Гимн искупления») Боб Марли, напоминая слушателю, что единственный человек, способный освободить его, – это он сам.

Путешествуя по миру, я повсюду слышу, как молодежь рассуждает об «американской мечте» – большом доме с бассейном, шикарной мебелью и прислугой, а для меня это тюрьма. В рекламных роликах и реалити-шоу я слышу бесконечные разговоры, в которых представление о благополучии и благосостоянии сводится к этой ограниченной картинке, и не могу отделаться от мыслей о молодом африканце из Монровии, который просто мечтает о библиотеке или о ребенке из Сирии, который хочет ходить в школу с крышей, или о чернокожем американце, которого избивают просто за то, что он посмел сказать: «Моя жизнь важна!» В них, в вас – и в самом себе, поскольку мой дед открыл мне на это глаза, – я вижу новое поколение, которое изменит этот мир.

«Иногда поколению приходится стать великим, – говорил Мадиба. – Этим поколением можете стать вы. Позвольте расцвести своему величию».

* * *

Я родился в Соуэто в декабре 1982 года. Брак моих родителей трудно назвать безмятежным: они были хорошими людьми, сильными личностями, но им стоило огромных усилий поддерживать семью на плаву, когда все вокруг было против них. Когда мне было два года, родители уехали из Соуэто – из-за постоянных притеснений со стороны полиции и бесконечных акций протеста в черных кварталах жизнь там стала совершенно невыносимой. Мы перебрались к бабушке Эвелин – матери отца – в Кофимвабу, крошечный городок в Восточном Кейпе, где она держала продуктовый магазин. Это была сельская местность, вокруг раскинулись огромные фермерские угодья. Коровы и куры то и дело перебегали дорогу, когда мы шли в школу.

Бабушка Эвелин была Свидетелем Иеговы, поэтому каждое утро и каждый вечер в доме обязательно читали Библию: десять минут перед завтраком и сорок пять перед ужином. По субботам и воскресеньям бабушка Эвелин посещала службы в храме. После одной особенно долгой службы – целых три часа! – я заявил:

– Никогда больше сюда не приду!

Бабушка Эвелин посмеялась и сказала:

– Ничего страшного.

Она знала, что мне хватает этого и дома.

Жизнь у бабушки текла размеренно и спокойно. Она была хозяйкой, но и мои родители помогали ей в повседневной жизни. Отец работал в бабушкином магазине и всегда разрешал мне приходить и угощаться чипсами, конфетами, шоколадками – в общем, чем угодно. Иногда он посылал меня за сигаретами, и я чувствовал себя совсем взрослым. На мой седьмой день рожденья отец купил барана, мы забили его и зажарили на барбекю. В жизни не ел ничего вкуснее. Родители, наконец, жили в мире; они были вместе, молодые и здоровые, и в целом у нас была счастливая семья. По праздникам к нам приезжала сестра отца Маказиве (для меня – тетя Маки) вместе с моими двоюродными братьями, Думани и Квеку. Хотя Квеку был на три года младше меня, нам было ужасно весело вместе.