Вместо этого трудовая, торговая Англия с каждым днем всё больше его ненавидела, вопреки даже тому, что король Карл вовсе не был жестоким тираном. Он был всего лишь глубоко, неискоренимо несправедлив, он не щадил древних нравов, он оскорблял уже вкоренившиеся права, которыми многие англичане дорожили много больше, чем дорожили имуществом, он не обращал внимания на действующие законы, он легкомысленно нарушал собственные обещания, скрепленные его честным словом, он бесчинствовал, попросту говоря. В желании поживиться и угодить своему королю его новые помощники наглостью всё новых и новых поборов возбуждали негодование. Вдруг обнаруживалось, что королевские леса во многих местах были сведены лет сто или двести назад, а земли розданы или проданы крупным землевладельцам, однако на старинных картах они всё ещё оставались лесами, принадлежащими королю, и по его повелению землевладельцев, во втором, в третьем, в четвертом поколении не видевших никакого леса, штрафовали на незаконное посягательство на леса короля. Также вдруг королевский лес разрастался в несколько раз, захватывая чужие леса, и в один ненастный день ни о чем не подозревавший владелец получал постановление королевского суда, которым на него налагался штраф в две, в три, в пять, в десять, даже в двадцать тысяч фунтов стерлингов за пользование собственным лесом, который ни с того ни с сего стал принадлежать королю, что не могло не выглядеть как откровенный грабеж. Также вдруг обнаруживалось, что в Англии уже второе столетие шли огораживания, что пахотные земли обращались в луга и в пастбища для овец, что арендаторов сгоняли с земли, что арендаторы превращались в бродяг и что население земледельческих графств стремительно сокращалось, и постановлениями тех же королевских судов на скотоводов, трудами которых обеспечивалось благосостояние Англии, накладывались непомерные штрафы. В общей сложности сумма столь удивительных штрафов достигала двух миллионов. Эта сумма и сама по себе была чрезвычайно значительной, однако оскорбительней всего было то, что штрафы ничего не меняли: пастбища и луга не обращались в пашню, леса не возобновлялись, объявленные королевскими леса так и оставались у прежних владельцев, и король оставлял за собой безобразное право, если вздумается, наложить новый штраф.

Англичанам начинало казаться, что король Карл просто-напросто превратился в разбойника. Они отказывались платить по грабительским до нелепости искам – их отдавали под суд. Не каждый судья соглашался признать законными претензии короля, не каждый судья был чист на руку и невинен душой как дитя, безвинные страдальцы королевского произвола сплошь и рядом предпочитали умаслить судью и тем отбиться от бесстыдного штрафа, это все-таки обходилось дешевле, а самолюбие меньше страдало от нанесенного оскорбления. Однако спасения не находилось и на этих исхоженных тропах взаимного беззакония. Отклоненные иски без промедления передавались чрезвычайным судам, вроде Высокой комиссии или Звездной палаты, учрежденной при короле Генрихе V11. Этим милым заведениям закон не был писан. Они арестовывали, пытали, штрафовали, подвергали зверским увечьям, следуя единственно пожеланию своего короля.

Негодование росло, а денег всё равно ни на что не хватало. Вновь на свет божий выплыли монополии, которые дважды осудили и отклонили представители нации. Торговля патентами возобновилась и пошла полным ходом. В монополии превращались все мыслимые, а потом и немыслимые промыслы, торговля и ремесло. Разорялось всё, что не купило проклятый патент, приходили в запустение мастерские свободных ремесленников, пропадали мясо и шерсть свободных сельских хозяев и арендаторов, закрывались конторы мелких торговцев, росла безработица, одни безработные грабили на дорогах или поступали в пираты, другие переполняли окраины Лондона, голодали и бедствовали, постепенно созревая для мятежа. Отставные ораторы распущенного парламента возмущались, проклиная монополистов: