Сам лорд Денбиг впоследствии объяснял свое странное бегство досадной неувязкой в действиях своих подчиненных. Неверно истолковав приказ адмирала, поднятый на флагманской мачте, несколько кораблей, подняв паруса, ходко вышли в открытое море, тогда адмирал, испугавшись, что ослабленная флотилия может сделаться легкой добычей французов, тоже вывел её в открытое море, не имея понятия, что происходит. Объяснение довольно правдоподобное, ведь его офицеры было плохо обучены и вполне могли перепутать сигналы, однако многим англичанам это объяснение показалось слишком наивным. Хорошо, рассуждали и в Портсмуте, и в Лондоне, и в других городах, офицеры что-то там перепутали, опасность попасть в лапы французов была велика, однако в открытом море флотилия снова соединилась, недоразумение выяснилось, отчего же адмирал не отдал приказ возвратиться и продолжить битву за Ларошель?

Поползли скверные слухи. Одни уверяли, что коварный кардинал Ришелье попросту подкупил лорда Денбига, на эти штуки великий кардинал был неподражаемый мастер. Другие передавали за истину, что великий кардинал затеял интригу и вынудил Людовика Х111 так круто побеседовать с Анной Австрийской, своей неверной супругой, что она написала герцогу Бекингему письмо, которое было исправно передано в руки её любовника шпионами великого кардинала, и герцог Бекингем, известный распутник, сам отдал приказ флоту бросить Ларошель на произвол судьбы, иначе его любовнице грозила чуть ли не гибель.

Всё это были злые, зловещие слухи, доказательств против Денбига и Бекингема не было никаких, но король Карл вынужден был с ними считаться. Поначалу он ответил неопределенно, уклончиво: мол, дело серьезное, надо подумать, а там поглядим. Неопределенность, уклончивость короля только распалили представителей нации пуще, чем самый определенный, самый грубый отказ. Они продолжили прения. Вновь впереди недовольных встал Джон Элиот. Раскрасневшийся, с нахмуренным лбом, он в сильных выражениях перечислил самые вопиющие нарушения прав, допущенные королевской властью за последние двадцать пять лет. – В мгновение ока явилось решение изложить приведенные факты письменно и подать королю порицание, причем оформить это решение было поручено тому комитету, который готовил закон о субсидиях, этим королю прямо давали понять, что без петиции о правах он не получит ни пенса.

Положение стало критическим. С минуты на минуту между королем и парламентом мог разразиться непоправимый конфликт. Внезапно откуда-то пополз слух, будто король готовится арестовать всех представителей нации и в полном составе законопатить в тюрьму. Взрыв негодования и страха потряс зал заседаний. Страх поразил большинство, которое вечно колеблется и склоняется на сторону сильного, кто бы он ни был. Предводителям возмущения не дали говорить. Их встречали криками негодования. Джона Элиота, которого только что слушали с одобрением, внезапно обвинили в недостойной личной вражде к Бекингему, Томасу Уентворту поставили в упрек безрассудство, Эдуард Кок оказался повинен в упрямстве и грубости.

Впрочем, грязные страсти кипели недолго. Все-таки слишком многих глубоко оскорбил неопределенный, уклончивый ответ короля, но они терялись в догадках, что предпринять. Вскоре на представителей нации опустилось уныние. Наконец поднялся только что жестоко обруганный Джон Элиот и сказал:

– Должно быть, очень велики наши грехи. Богу известно, с какой любовью, с каким усердием мы старались смягчить короля! Нет сомнения, неудовольствие с его стороны навлекли на нас чьи-то доносы. Говорят, что мы бросили какую-то тень на некоторых министров, однако, как бы ему ни был дорог министр, король не может…