Томас Бирд был настоящим учителем. Он не только вдалбливал в детские головы четыре действия арифметики и латынь, он не только произносил перед ними жаркие проповеди и без конца цитировал на память Евангелие, он искал пути к детскому воображению, к детскому сердцу, сочинял короткие пьески на евангельские или бытовые сюжеты с обязательным нравоучительным смыслом и разыгрывал их вместе с учениками, понимая, что игра лучше учит детей, чем сухие, скучные наставления. Когда же всего педагогические средства бывали исчерпаны, он прибегал к последнему доводу воспитания и вколачивал школьную премудрость и правила нравственной жизни березовыми прутьями по мягкому месту, и по участию в этой педагогической процедуре Оливер Кромвель нередко оказывался первым учеником.

Сила проницательного учителя Томаса Бирда состояла именно в том, что он не оставлял своих питомцев ни в школе, ни в церкви, ни дома. Правда, в церкви он был связан по рукам и ногам. Англиканская церковь во главе с королем следила за каждым своим проповедником как заправская полицейская служба, с одинаковыми приемами и одинаковыми последствиями для провинившихся. Высшая комиссия под руководством епископа действовала с не меньшей строгостью, с не меньшей ретивостью, чем Звездная палата под руководством министра полиции. Королевская администрация предписывала содержание проповедей в каждой церкви страны. И тайная и явная служба епископа следила за неукоснительным исполнением этого предписания, отслеживала и оценивала каждое слово, каждый намек на политику короля. Епископские суды преследовали строптивых проповедников точно так же, как преследовали прихожан за уклонение от десятины, от воскресной службы, за ересь или порочное поведение, Церковная цензура процеживала каждое печатное слово и выпалывала из книг и брошюр самый слабый намек на критику правительства или церкви. Не только сознательная критика королевских предначертаний и церковных распоряжений, не только открытая проповедь пуританских идей, даже оговорка, невольная ошибка в евангельском тексте могли стоит проповеднику кафедры и навлечь на него судебное разбирательство и гонение со стороны не только церковных, но и королевских властей.

Однако Томас Бирд владел искусством проповедника ничуть не хуже, чем мастерством педагога. Известно, что запреты неодолимы для дураков и до острия бритвы оттачивают творческий ум, который без преград и запретов, угрозы суда и гонений чахнет и плесневеет и теряет свой творческий пыл, ведь в основании всякого творчества лежит яростный спор, равнодушная, вялая мысль не способна произвести ничего. Если нельзя прямо выступить против насилия церкви и несправедливости короля, а прихожане, оскорбленные в своей вере, стесненные и ограбленные своеволием короля, только и ждут таких выступлений, иначе они отвернутся от своего проповедника, значит умный проповедник должен прибегнуть к таким неотразимым намекам, которые поймет любой прихожанин и к которым не сможет придраться никакая полиция.

Томас Бирд с удивительной ловкостью выходил из трудного положения. Он не осуждал короля Якова за его погибельное стремление искоренить пуританскую веру, к которой склонялись едва ли не все торговцы, ремесленники, сельские хозяева, арендаторы и свободные земледельцы, он приводил из его речей и трактатов самые глупые, самые заносчивые, самые вызывающие места, и возмущенные прихожане, расходясь по домам, сами находили все те негодующие слова, которые не имел возможности произнести вслух проповедник, а проповедник всего лишь подливал масла в огонь, приводя подходящее место из Библии: