И видит тёмношёрстную крупноголовую и коротконогую дворнягу с рыжими бровями, промышляющую возле пищевых контейнеров.

– Да-с! – вслух огорчается Гвидон и пятится от пригнувшей голову и предупредительно зарычавшей собаки. Он знает, что коротконогие собаки злы и коварны.

Гвидон идёт дальше, а его мысли незаметно возвращаются к материалу недавнего прошлого. И скоро взбодрённое успехом воображение, достаточно развитое и неплохо организованное, весь эпизод столкновения с Павликом и Срезневым уже представляет в новой редакции, исторически недостоверной.

Однако Гвидон с удовольствием просмотрел всю эту воображением созданную сценку, благо не истраченная в данном эпизоде – ввиду скоропостижности происшедшего и некоторых иных обстоятельств – энергия страстей сохранилась, обеспечив чувственную яркость всей картины. А уж заключительные кульбиты расшвыриваемых врагов… Да, это что-то!

Вспомнив же, что Павлик является участником бесчеловечного сбрасывания человека (Волкова) с поезда, Гвидон вернулся к моменту его укрощения и внёс в него решительные изменения. И вот он уже заламывает Павлику руку, перегибает противника через перила и судорогами ужаса искорёженное тело сбрасывает в бездонный ствол лестничного пролёта…

Впрочем, это едва ли могло осуществиться, ибо Срезнев проживает на первом этаже.

У Хряпина находился следователь милиции Дышлец, и Тугарин пережил несколько трудных минут, в бестолковом ожидании расхаживая по кабинету.

– Говори, что там у тебя, – сказал Хряпин, когда Дышлец направился к выходу. – А то уж вижу, как тебя лихорадит.

Тугарин положил перед ним объяснение Срезнева.

– Та-а-ак, ничего существенного. И по факту покушения – тоже ничего. Не видел ничего, ничего не знает, а в связи с тем, что никому он и никогда гадостей не подкладывал, то и подозревать никого возможности не имеет, – резюмировал Хряпин. – Что ещё? И где его заявление о покушении? Или твой рапорт.

– Рапорт напишу, – ответил Тугарин. – А вот заявление его об отсутствии у него врагов вызывает большущее сомнение.

И положил перед Хряпиным записку с мудрёным текстом, исполненным пастой синего цвета.

Записка гласила: «Сим повелевается тебе, раб Божий Глеб, оставив суетности мирские, а имущество своё, яко движимое так и недвижимое, отказав безо всякого ропота с твоей стороны во благо богоугодных дел, удалиться от соблазнов прельстительных во лоно церкви, дабы постом неустанным и молитвою усердною испросить прощение себе за грехи свои тяжкие, коим прощение даровано на путях иных быть не может. А отпущено тебе времени, чадо праха, одна седмица да ещё три дня. И будет ли ниспослано ещё одно знамение, грому подобное, наступит ли кара суровая безо всякого промедления – то нам не ведомо, ибо на всё воля Божия».

Подпись отсутствовала, дата звучала следующим образом: «13 дня апреля месяца 1993 года от Рождества Христова».

– И что всё это значит? Угроза, как я понимаю? – Хряпин поднял глаза на Тугарина, и брови его заняли верхнюю позицию. – Давай с самого начала. Подробно, но без эквилибристики.

Хряпин принял удобную позу и терпеливо прикрыл вниманием заряженные глаза.

– Если говорить предельно кратко, то следует сказать, что записка была принесена, когда я уже был на взлёте. Принёс парнишка десятилетний. И сразу убежал. Но я этого не видел. Я в это время осматривал пулевое отверстие в стене и беседовал со Срезневым.

– Я же сказал – подробно, но не в ущерб ясности. А ты – я взлетел, парнишка убежал. Вот и пойми тут.

– Дело было так. Я явился к Срезневу, – заговорил Тугарин, сопровождая произносимое рубящим движением ладони, должным отсекать всё к делу касательства не имеющее. – Сначала, правда, я потоптался по двору, чтобы прикинуть, что и как там всё это могло произойти. Ну, они видят, Срезнев, то есть, со своим охранником, – иду, такой мэн: шляпа, чёрные очки… Переполох там у них такой поднялся! За наёмного убийцу меня приняли с перепугу… – Гвидон замечает, что увлёкся, и решает немного себя придержать. – Но потом, короче говоря, всё стало на свои места.