Том Большой Советской энциклопедии я взял с собой. Что-то подсказывало мне, что к этой книге нельзя было относиться просто как к книге, мне казалось, что ей еще предстоит сыграть в моей судьбе немаловажную роль.

На пересчет денег, который я произвел у себя дома, ушло несколько часов. Это были лучшие часы в моей жизни.

Всего в обоих чемоданах оказалось двадцать миллионов долларов.

Совершенно ошалевший от счастья, я сидел на полу перед горой банкнот.

Мне было так легко и покойно на душе, что я даже позволил себе роскошь слегка пособолезновать покойному.

Дело не в том, что меня терзали угрызения совести. Мне было не до этого. И мне не было жаль покойного. И тем более я не собирался возбуждать в себе искусственной скорби по поводу того, что все вышло так, как вышло.

Мои ощущения были похожи на те, какие, должно быть, испытывает победитель детской игры в «Царя горы». Этого перманентного избранника богов, ценой синяков и ссадин завоевавшего право в гордом одиночестве стоять на вершине, на краткий миг может посетить чувство снисходительного сострадания к поверженному сопернику.

Пособолезновав минуты две, я заодно простил покойному все нанесенные мне обиды. Поверьте, сделать это было не так уж и трудно: двадцать миллионов размягчат любое, даже самое черствое сердце.

Но в то же время я понимал, что, как ни припудривай этот страшное событие размышлениями о фатуме, бренности и прочей чепухе, грех убийства – даже непредумышленного – останется грехом убийства.

(Сознаюсь, это прегрешение в моей беспутной жизни не единственное. За много лет до этого я совершил еще одно преступление. Куда более страшное. На заре туманной юности я убил в себе идеалиста).

Но мои мысли о грехе были легкими, как пар над горшком.

Когда я окидывал взглядом невообразимую груду денег, – этот Монблан из стодолларовых бумажек, – мое сердце замирало от счастья.

Мне было совершенно наплевать, какими судьбами доллары попали в квартиру Гаденыша.

Возможно, думал я, мой бывший партнер опять стал шестеркой. Только теперь он передавал деньги не свертками, а чемоданами. Вряд ли это были деньги чисто криминальные.

Вспоминая нашумевший когда-то скандал с коробкой из-под ксерокса, я не мог избавиться от мысли, что стал тайным и нечаянным фигурантом неких коммерческих забав сильных мира сего.

Происхождение и принадлежность денег могли иметь смешанную природу, как, впрочем, и все, что с незапамятных времен происходит на бескрайних просторах моей любимой отчизны. Дальнейшие события могли показать, насколько я был близок к истине.

Кстати, мыслей о возврате денег некоему законному владельцу у меня не возникало. А о том, чтобы о находке заявить в милицию, не могло быть и речи.

Нежданно свалившееся на мою голову богатство я был склонен рассматривать как испытание, как вариацию на бессмертную тему об «Огне, воде и медных трубах». Не было никаких сомнений, что это ниспосылалось мне свыше. Моя жизнь могла превратиться либо в трагедию, либо в сплошное ликование. И то и другое меня устраивало.

Чтобы стать богатым, моему другу Карлу Вильгельмовичу Шмидту не понадобилось никого убивать. Карл разбогател иначе. Причем самым тривиальным образом: он получил наследство.

Все произошло, как в сказке с благополучным концом: скоропостижно скончалась его бездетная немецкая тетушка.

Тетушка владела… Впрочем, черт его знает, чем она там владела.

Может, полями маркиза Карабаса. А может, акциями концерна Сименс.

Но чем-то старушка владела, это точно. Потому что, когда стихийный атеист Карл узнал, сколько ему причитается по завещанию, он тут же, ни секунды не медля, безоговорочно и бесповоротно поверил в существование Бога.