С Тараса Шевченко я залетел на улицу Пушкина. Здесь меня вовсе ничто не держало. Дорога прямая, точно ее укладывали по компасной стрелке, и светофоры настроены таким образом, что, угадав с одним перекрестком, остальные ты получал в качестве бонуса. По ночам машины летали по Пушкина как по автобану. И сейчас, выжав сто десять, я с удивлением обнаружил, что кто-то обошел меня как стоячего. Я зацепился за гонщиком, но мне катастрофически не хватало мощности. Мотор соперника гудел, как у реактивного самолета. Казалось, он и вправду решил взлететь в небо. Я гнался за ним, набирая стремительно скорость, но гонщик все равно от меня уходил. «Чайзер» с трехлитровым движком. Против него у меня не было шансов.

– Идет сто пятьдесят, – сказал я пассажирке.

В ответ она только прокашлялась. Тихонько, как мышка.

Я оставил позади улицу Вяткина и Щетинкина, пересек Карла Маркса и, заложив тошнотворный вираж, выехал на Привокзальную площадь. Пролетев сквер с памятником павшим солдатам, я ткнулся в бордюр. Да так сильно, что из-под правого колеса послышался хруст.

– Спасибо, – прохрипела женщина, выскочив из машины.

До чего же эпично она бежала. В одной руке два огромных пакета, во второй – сумка. И все это лихорадочно билось о ноги, норовя свалить ее на тротуар. Вот бы мне хоть раз в жизни захотелось так куда-нибудь попасть.

Я зажег свет в салоне. На переднем пассажирском сидение лежала тысячная купюра. Ни одной складки, словно появилась тут по волшебству. Такую не грех положить под стекло, на долгую память.

– Сит даун, плиз, леди.

– Спасибо, вы так любезны, мой герцог, – сказала жена.

– Ну что вы, мадам, это лишь малая толика того, что я действительно хотел бы сделать для вас.

Мы стояли возле машины и несли эту чушь. Я держал дверь а-ля столичный франт образца одна тысяча восемьсот двадцать первого года, пока жена устраивалась на переднем сиденье. Живот у нее был размером с баскетбольный мяч. Словно его надували шесть месяцев и скоро должны были забросить в кольцо. С таким обременением даже обычные вещи, как, например, посадка в машину, делались трудновыполнимыми миссиями, по которым прямо сейчас снимай голливудские блокбастеры с Брюсом Уиллисом и Джоном Траволтой в главных ролях.

– Подарите мне тогда бриллиантовое ожерелье.

– Бриллиант – это камень. А их носили неандертальцы во времена динозавров. Закажите лучше себе украшение из зубов льва, чтобы совсем походить на пещерного человека.

– Фу-у. Я думала, вы настоящий герцог.

– Я и есть герцог, мадам. С прогрессивными взглядами.

– Вы просто нищий, вот кто.

– Увы, мадам. Но именно нищета и ниспосылает нам мудрость.

Несусветная глупость, конечно. Но мы так придуривались. Брачные игры и все в этом духе. Жена у меня юморная. Причем ей было не обязательно что-нибудь говорить, чтобы я вдруг расхохотался, как умалишенный. Умилительная. Пожалуй, лучше про нее и не скажешь. Этакий маленький лесной зверек с гладкой шерсткой и большими глазами-прожекторами, которыми она светила во тьме. Ничего не поделаешь, жизнь в лесу – сложная штука, и ночью нужно видеть как днем. Эволюция в чистом виде.

Стоило просто приметить, до чего потешно у нее округлялись глаза, когда она удивлялась или была чем-то захвачена, и двадцатиминутный приступ хохота вам обеспечен. За это я прозвал ее Лупоглазом. Каждый месяц я давал жене в среднем по одному прозвищу. Со временем многие из них выходили из обихода, другие привязывались надолго. Никаких зайчиков, кисок, собачек и прочей вызывающей аллергию живности. До такой посредственности я никогда не позволил бы себе опуститься. Киска! Какая вульгарность… Сколько кисок обитает на улицах Абакана – не сосчитаешь. Это как если бы женщины всего мира ходили в одинаковых платьях. Из-за этого можно и устроить скандал. За киску – неделя без секса, за зайца – развод. Ну а за крокодила и вовсе смертная казнь, без права помилования.