– Мадами, – спросил он, – она умрет?

– Никто не может знать это сейчас, – ответила я. – У нас имеется сильное лекарство, но Укана тяжело ранена.

Фейзи повернулся и побрел прочь. Его крошечное, шоколадного цвета тело обмякло, словно от страшной усталости. Некоторые пигмеи пошли вслед за ним, другие остались. Только теперь я услышала сильный шум – это пигмеи били в барабаны, кастрюли и деревянные ведра. Они надеялись таким путем прогнать леопарда, полагая, что он все еще скрывается рядом в зарослях.

Это оказалось свыше моих сил. В горле у меня пересохло; ноги подкашивались, точно они превратились в студень или желе. После четырех лет, проведенных в глубинном районе Конго, я по-прежнему оставалась белой женщиной, подверженной всем страхам, свойственным любой женщине на моей родине. «Глупая Энн Патнэм, – спрашивала я себя, – зачем ты приехала в Африку?»

Мне всегда нравились только те животные, которые обитали в Центральном зоопарке. Уже там мне становилось страшно при одной мысли о том, какое зло они могут причинить на воле. Я наблюдала тогда, как большие кошки после бесконечного ряда тщетных попыток вновь и вновь стремились вырваться на свободу. А сейчас где-то совсем недалеко, в лесу за лагерем, бродит леопард, жаждущий человеческого мяса.

К счастью, мне некогда было долго жалеть себя. Женщина попросила пить, и я поспешно стала заваривать чай. В это время в кухню вошел Пат и сказал, что у пострадавшей продолжается внутреннее кровоизлияние.

– На пятьдесят километров вокруг нет ни одного человека, который мог бы помочь ей, – сказал он.

– Тебе незачем оправдываться, – ответила я. – В определенных случаях даже лучшие хирурги бывают беспомощными.

– Черт с ними, с лучшими хирургами, – вспылил он. – У нас нет даже плохого.

Не отдавая ясного отчета в том, что делаю, я, помнится, выслала к дороге на велосипеде служившего у нас в гостинице негра Агеронгу, надеясь, что он сможет на попутной машине добраться до Мамбасы и вызвать врача миссии, доктора Вудхэмса.

Однако было мало надежды, что в столь раннее время Агеронге попадется какой-либо попутный транспорт. Кроме того, я знала, что, если даже Агеронга и доберется на велосипеде до Мамбасы, врач приедет слишком поздно.

Когда чай был готов, я налила чашку, остудила и отнесла Укане.

Приподняв ее, чтобы напоить, я невольно обратила внимание, какая она маленькая и легкая. Пила Укана с жадностью. На глазах у нее были слезы.

– Мне очень жаль, что я беспокою Мадами, – прошептала она. – Я совсем не хотела этого.

Ее мужество и чувство собственного достоинства заставили меня устыдиться своих страхов. Немногие цивилизованные женщины помнили бы о хороших манерах, вырвавшись из лап леопарда.

Когда я заглянула к Укане в другой раз, она тихо проговорила:

– За что меня сглазили? Ведь я никому не причинила зла.

И на самом деле, для Уканы все происшедшее с ней не было несчастным случаем. Нет, это было делом кого-то с «дурным глазом». Сначала я подумала: «Какое невежество, какое суеверие».

Потом мне на память пришли образованные люди, которые прогоняют черных кошек со своей дороги и бросают соль через плечо. Я вспомнила витиеватые узоры, намалеванные на амбарах немцев в Пенсильвании для того, чтобы отвести колдовство. Чем отличались они от Уканы?

Мы периодически делали женщине вливания физиологического раствора, чтобы поддержать ее силы. Обкладывали ее горячими кирпичами – Укана казалась такой холодной. Затем мы укрыли ее еще несколькими одеялами, но женщину продолжало лихорадить. Она дрожала так, словно тропическая жара Конго внезапно сменилась леденящим холодом.