Анастасий вышел на середину залы, постоял, зажмурившись, а затем ринулся прямиком к бюро красного дерева у дальней стены.

– Вы твёрдо вспомнили заговоры Агафьи Даниловны? – осведомился старец, не оборачиваясь.

– Разумеется, – Георгий попытался унять тягучую дрожь, но безуспешно: отяжелевшая от воды одежда примораживала.

– Тогда сейчас и опробуем. Впрочем, простите, я забыл о вашем платье…

Как уже случалось в эту ночь, сказанное дальше слово разобрать не вышло, хотя говорилось оно громко и отчётливо. Озноб мгновенно исчез, сменившись уютной согретостью. Но насладиться ею времени не дали: то ли Анастасий наколдовал, то ли само так вышло, только одна из разложенных на бюро тёмных плашек вдруг явственно засветилась.

– Говорите заклятия моментально! – велел старец, и продрогший этнограф принялся перекатывать языком противные и неудобные звуки, воскрешённые серапионовым искусством. Сам же Анастасий постоял недвижно, что-то шепча, а затем отмахнул рукой по воздуху. Негромко свистнуло – в кулаке у старца белёсо глянул тонкий прямой нож, которым он затем ещё раз очертил возле плакетки. Свечение приутихло.

– Что… – начал было Георгий.

– Ну!! – рявкнул Анастасий, оборачиваясь. – Читайте!

– Айх, – сызнова забормотал нечаянный псаломщик едва посильную гортани тарабарщину. – Хн-н… Н-н-н!! – Анастасиев нож чиркнул у сердца, будто рассёк невидную струну.

– Хн-н… – повторил вконец ошалевший Георгий.

– Погодите, – старик выставил ладонь и опять внимательно прислушался. Георгий тоже напряг слух, но в гробовой тишине лавки раздавались лишь удары дождя о стекло и громыхание близкого водостока.

– Немедленно в парадную, – скомандовал Анастасий и первым ринулся к двери.

Замок щёлкнул за их спинами, бескрайний ливень снова обрушился на затылок и плечи. Парадная, как и в тот раз, дохнула сыростью и ещё чем-то гадким. Блеклые лампы еле освещали пролёты. Дверь тридцать восьмой квартиры, заклеенная гербовой бумажкой, поддалась так же легко, как и вход в скупку Крестовского, и так же просто послушалась старца могильная темень передней.

В комнате, где недавно ещё лежал бездыханный Долгов и валялись осколки сушёной глины, Анастасий бегло склонился над ковром, откинул его, шагнул в угол, тут же вернулся и вперил глаза в треснувшее зеркало на противоположной стене.

– А вот это скверно, – констатировал он и тотчас принялся чертить на стенах, дверях и полу своим мелом, время от времени обводя рисунок обоюдоострым лезвием. Георгий молча за старцем наблюдал. Затем была потребована его промокшая накидка, которой ловко занавесили зеркальную раму.

– Так, – изрёк Анастасий, устроивши в середине залы круг из обведённой ножом и присыпанной порошком меловой линии. – Становитесь ровно в центр и ждите, Георгий Игоревич. И даже не помышляйте сдвинуться!

Одуревший этнограф замер изваянием.

Рев дождя за окном начал понемногу стихать. Старец выудил откуда-то короткую свечу, запалил её и пустился бормотать, поигрывая у пламени то мелом, то горсткой своего сыпучего зелья, затем швырнул щепоть наговорённого в прихожую, сказал ещё что-то, фитиль задул и удобно расположился, усевшись по-турецки с правого боку от Георгия.

Некоторое время ничего явного не происходило. Затем вдруг заскрежетало за спиной, и громко ударили массивные напольные часы. Кровь настолько прилила к горлу, что Георгий от неожиданности чуть не подавился собственным нёбом. Когда первый испуг прошёл и возможность видеть и слышать постепенно вернулись, стало заметно, что уголки башенок на резной мебели, верхи подсвечников, пробки графинов – всё светится, будто гнилушки в чащобе. Одновременно с этим скрипнули половицы в коридоре, по воздуху прошла дрожь.