«Даю тебе остаток дня да ночь на размышления…» – пронеслось в раскалывающейся голове.

Как же теперь противостоять Кукобе?!

Тревога удавкой обхватила шею.

Надобно спешить! Папарать-цвет нынче вряд ли сыскать доведется. А вот заговорить да окропить оставшиеся хаты можно успеть.

Милава вскочила и тут же пожалела о том: тело покачнулось, перед глазами в вихре замелькали искры, к горлу снова подкатила дурнота. Пожалуй, так она не много сумеет сделать. Надо ж, каменьем-то от души огрели. Хорошо хоть, жива осталась. И кому только этот папарать-цвет за такой надобностью стал? Милава опустилась на траву. Какое противостояние? Тут бы на ногах удержаться. Чуток отдышавшись, ворожея раскрыла заплечный мешок и достала глиняный, чудом уцелевший после падения сосудик с целебной мазью, что остановила сок у рябины. Зачерпнула пальцем остатки и нанесла на рану – живительные силы потекли по всему телу. Дурнота сошла, будто желудок и не пытался вывернуться наизнанку. Болезненная пульсация отступила. Вот и добре. Теперича можно и в деревню податься.

Подобрав нож да схоронив его и горшочек на дне котомки, Милава снова поднялась на ноги. Потихоньку. Но от былого недомогания не осталось и следа. Когда заплечник лег на спину, а руки стряхнули землю с сарафана, ноги торопливо понесли девицу к той части деревни, что покамест стояла голяком – без ритуального ограждения. Ворожея припомнила, что так и не поспела очертить дом старосты от бабкиной силы, и эта мысль точно кнут подстегнула пойти быстрее.

Уже заблестели слюдовые оконца ближних хат. Милава прикинула, что через десятка три-четыре шагов она сумеет защитить оставшиеся дворы от черной силы хоть на какое-то время. Где-то в памяти шевельнулось напутствие мамки, но ворожея, вздохнув, точно в предвкушении неизбежного, его отогнала. Все ж таки, лишними заговоры не станут, оберегут селян, ежели чего.

Милава уловила какой-то шелест и глянула влево. Там шевелился и слегка поблескивал в бледноватом свете луны огромный клубок. Ворожея пригляделась. Змеи! Гады вились, тиснулись друг к другу. Неужто и змеиный царь своих подданных на любовь благословил? По ноге что-то скользнуло – Милава опустила голову, терпеливо дожидаясь, когда змейка покинет лапоть, а затем возобновила путь. Но и через десять, и через тридцать шагов она не раз углядывала в траве толстую серебристую веревку, неслышно ползущую к клубку.

Черная Кукоба хоть и дала слово этой ночью не вредить селянам, однако и Милаве подсоблять не собиралась: словно повинуясь чьему-то дурному науськиванию, в земле шевельнулась коряга и ловко юркнула под каверзни. Ворожея слишком поздно почуяла неладное – подвернула ногу и осела. Из глаз помимо воли брызнули слезы.

Да что ж такое!

Милава терла щиколотку и шептала, но боль не проходила. Наоборот, становилось только хуже. Ногу раздувало слишком быстро. В последней надежде она достала заветный горшочек, но тот оказался почти пуст. Как девица ни терла по его стенкам и дну, мази, чтоб вылечить больную ногу, не хватило – лишь припухлость сошла.

Но так просто ворожея сдаваться не привыкла. И пусть сталкиваться с черными наговорами ей прежде не доводилось, все ж таки каждое дело она привыкла доводить до конца. Вот и теперича не отступится! Как бы тяжко ни было, а оставшиеся хижины она все равно заговорит! И никакая ведьмарка ей в том не помеха! Такие помыслы даже боль заслонили. Стиснув зубы, Милава встала и поковыляла к деревне.

Оставаться неприметной оказалось сложно – нога уже не просто болела, а горела, точно объятая пламенем. Когда впереди замаячил оставшийся незаговоренным двор, двор старосты, ворожея призвала на подмогу последние силы. Сильно хромая, она приблизилась к хате, то и дело ожидая, что вот-вот из-за добротной двери покажется Услада и погонит ее прочь. Но то ли дочь Череды уже крепко спала, то ли все ж таки присоединилась к селянам – дубовую охранительницу так никто и не потревожил. Затворив обережную черту, Милава решила снова податься в лес. Боль возвратилась и усилилась, стремясь выкинуть из реальности, заливала очи багрянцем…