То, что известно о более ранних фазах культуры в истории жизни существующих рас и народов, говорит о том, что начальная фаза в жизни любого расового типа, фаза культуры, которая преобладала в его среде, когда он возник, и в условиях которой он впервые доказал свою способность к выживанию, предположительно, была какой-то формой дикости. Чем дальше последовательность институциональных изменений отходит от той формы дикости, которая ознаменовала начальный этап в истории жизни данного расового типа, тем менее надежными являются предположения о пригодности любого данного типа человека к жизни в том виде и в тех условиях, которые налагает любая более поздняя фаза в развитии культуры. Также, предположительно, хотя ни в коем случае не гарантированно, более молодые расы, те, что возникли в результате более поздних мутаций, первоначально попали в условия относительно развитой фазы дикости и обеспечили свое выживание, – поэтому эти более молодые расы должны с большей легкостью и лучшим эффектом соответствовать требованиям, налагаемым дальнейшим продвижением в том кумулятивном усложнении институтов и усовершенствовании путей и средств, которые вовлечены в культурный рост. Более древние или более примитивные расы, возникшие в результате более ранних мутаций типа и обеспечившие свое выживание в рамках элементарной культуры дикарей, предположительно, менее способны к адаптации в развитой культуре.

Но в то же время на тех же основаниях следует ожидать, что во всех расах и народах всегда должна сохраняться неистребимая сентиментальная склонность вернуться к чему-то вроде той схемы дикости, к которой их конкретный тип человеческой природы когда-то доказал свою пригодность на начальном этапе своей жизненной истории. Похоже, именно это обычно подразумевается в лозунге «Назад к природе!» Более древние известные расы, потомство более ранних мутационных отклонений от первоначального человеческого типа, были селективно адаптированы к более архаичным формам дикости, и они демонстрируют заметно бóльшую склонность к элементарному дикарскому образу жизни, а также соответствуют требованиям и возможностям «высшей» цивилизации лишь с относительно небольшими способностями, в крайних случаях доходящими до практической непригодности. Отсюда «бремя белого человека» и многочисленные недоумения миссионеров.

В рамках менделевских теорий наследственности требуется некоторое уточнение этих широких обобщений. Как уже отмечалось выше, народы Европы, каждый в отдельности, являются гибридными смесями, состоящими из нескольких расовых групп. То же самое в той или иной степени относится к большинству народов за пределами Европы, особенно к более многочисленным и известным национальностям. Эти различные народы демонстрируют более или менее отчетливые и узнаваемые национальные типы телосложения – или, скорее, физиогномические[25] типы – и темперамента, и линии дифференциации между этими национальными типами беспрестанно пересекают линии, разделяющие расовые характеристики. В то же время эти национальные типы обладают определенной степенью постоянства; настолько, что в разговорной речи о них говорят как о типах расы. Хотя ни один современный антрополог не станет путать национальность с расой, не следует упускать из виду, что эти национальные гибридные типы часто настолько выражены и характерны, что имитируют расовые признаки и ставят в тупик исследователя расы, стремящегося определить расовый набор характеристик, из которого была создана каждая из этих гибридных популяций. Предположительно, эти национальные и местные типы физиогномики и темперамента должны быть оценены как гибридные типы, которые были закреплены путем селекции, и для объяснения этого явления следует обратиться к современным теориям наследственности.