Марта прибрала волосы в косу, даже и не подозревая, что пройдет неимоверное количество времени, прежде чем она их расплетет, и что после этого ее волосы навсегда останутся волнистыми, как у русалки. Ее хорошенькое, улыбчивое лицо было покрыто веснушками, которые испуганно мерцали от вида апрельского неба. Прошел уже целый год, а девушка никак не могла привыкнуть к этому зеленоватому смогу без запаха, заволокшему небо. Никто не мог взять в толк, что случилось с Кристианией, самой солнечной и прекрасной страной из всех выдуманных миров. Куда подевалась радость каждого ее дня, легкость весеннего ветерка, блеск горизонта, отражающийся в широких, ровных реках, аккуратно разрезающих зеленеющие поля, жар летнего солнца и многогранность бриллиантовых снежинок белесых, полнокровных зим? Те, кто жили поближе к границе с обыкновенным, или, как его тут называли, внешним миром, говорили, что это все влияние реальности. По мере того как у них там меняется климат и умирают полярные медведи, и Кристиания начинает иссякать, как продолжительная, но не бесконечная мелодия. И, конечно, эти россказни повергли всех в ужас. На улицах какое-то время была паника, но потом все улеглось так же внезапно, как и началось. И это было хуже всего. Народ стал впадать в меланхолию, а затем – в апатию, а потом – в полное безразличие. Всех их свалил неожиданный озноб, все почувствовали некое недомогание, бессвязные мысли в их головах привели к настойчивой мигрени, и люди решили почаще оставаться дома, делая себе примочки из черного чая на глаза и посасывая скопленные с зимы серебристые сосульки. Жилища значительно отодвинулись от границы с внешним миром, потому что суеверие кристианцев было сильнее всякого здравого смысла: несмотря на все абсолютно иррациональные признаки смены погоды, все видели этот зеленый смог как некую болезнь, просочившуюся через главные ворота. В связи с чем их и закрыли. И газеты из Кристиании перестали носить в Копенгаген, а из Копенгагена перестали поставлять хорошую мебель и соленые пироги с кукурузой. Улицы Кристиании по всей тонкой линии, что граничила с внешним миром, почти опустели, и зрелище это было настолько же грустное, насколько и объяснимое. Вы бы видели этот отвратительный Апрель! Представьте себе выцветший зеленый пластмассовый грузовик, из тех, что покупают детям, чтобы возиться с ними в песочнице. Если ребенок забыл его на улице, то ему крышка. Солнце выпекает его некогда неестественно-зеленый кузов, и тот тлеет и тлеет и в конце концов приобретает прохладный, невыразительный грушевый оттенок – только к груше он не имеет никакого отношения, потому что в нем и близко нет никакой жизни. Такой пленкой, бледно подсвечиваемой солнцем, покрылось все небо, и температура упала до двенадцати градусов тепла и на том остановилась. И вот на улице было не тепло и не холодно, а когда ночь сменяла день, становилось серо, а затем, утром, серое менялось на серо-малахитовое, а потом опять все заново. Люди стали замечать, что золотистый загар сползает с них и уплывает в слив вместе с водой и кожа становится прозрачной. Ветер улегся и поднимался, только когда ему надо было дать кому-нибудь неприятную, пронзительную пощечину. Когда собирался дождь, на улицы падала такая духота, что хоть ложись на землю и дыши ртом; а ливня все не было. Иногда моросило – будто где-то наверху трясли маленькой лейкой. И в такой тоске Кристиания быстро потеряла свои краски – благо пока что эти страшные явления затронули только самые ее границы. Где-то глубоко внутри, на втором кольце, еще густо стояли изумрудные леса и шипело бирюзовое море; но об этом потом.