Он предлагает руку для рукопожатия:

– Ноа.

Я принимаю ее с усмешкой. Ирония того, что этими руками мы оба касались его жены, вдохновляет на дерзость.

– Она попросила убрать обувь, – он поднимает те самые теннисные туфли, на которые я обратил внимание. – Только не говори ей, что я не успел и ты их увидел. В плане порядка она сущая нацистка.

Шутливая колкость, что ее собственный муж с еврейским наследием называет ее нацисткой, на редкость удачна – и я следую за ним внутрь. Фойе отличается от того, каким оно было в прошлый мой визит сюда. Холодные сочетания белого и черного сменились теплыми цветами; деревянные полосы, коврики и милые безделушки привносят домашний уют. Оливия вылетает из кухни, суетливо стягивая с пояса фартук, и я честно стараюсь не поперхнуться жалящей завистью.

Она обнимает меня, откидывая фартук куда-то в сторону. На мгновение уверенность, с какой она идет ко мне навстречу, ощущается правильной. Но затем, вместо того чтобы растаять в моих руках, она напрягается, как струна, и вопреки всему это ужасно меня расстраивает. Когда она рядом, я вечно расплываюсь в улыбке, а теперь вынужден сдерживать ее. Ноа наблюдает за нами, и я вручаю ей вино.

– Привет, Ге… Оливия. Я не знал, что вы планируете к ужину, поэтому взял красное.

– Мальбек, – усмехается она, обращаясь к Ноа. – Твое любимое.

Она смотрит на него с неподдельной симпатией. Интересно, смотрел ли я так же на Леа, и если да, то как Оливия выносила это все те месяцы, пока продолжалось судебное дело?

– На ужин будет ягненок, – говорит она, – так что красное идеально подойдет.

Звенит дверной звонок, и это ободряет. Оливия оборачивается на меня, пытаясь угадать, что я задумал. Позволяю себе медленно улыбнуться: я собираюсь наконец-то получить ответы, только и всего. Она либо чувствует то же самое, что и я, либо нет. Ноа удаляется поприветствовать гостью, и мы остаемся наедине. Она замирает, почти цепенеет в ожидании того, что я вот-вот натворю. Голос спутницы раздается позади меня. Взгляд Оливии скользит к ней – Ноа загораживает обзор, поэтому она чуть отступает в сторону, и я получаю то, что хотел. Оливия – потрясенная, Оливия – обезоруженная, Оливия – в бешенстве. Ее лицо лишается красок, и она тянется к ключицам, к простому бриллиантовому кулону на цепочке. Ноа встает рядом со мной, и я улыбаюсь Джессике. Джессике Александер. Говорю:

– Джесс, ты наверняка помнишь Оливию.

Она кивает и искренне, чуть ли не сияя, улыбается чернокудрой злодейке, которая когда-то выбила ее из моей жизни, словно шар для боулинга. Говорит:

– Привет, незнакомка! – и заключает Оливию в неожиданные объятия. – Давно не виделись.

Джессика Александер нашла меня в фейсбуке[1]. Она написала, что вернулась в Майами, и предложила что-нибудь выпить вместе. Я был пьян, когда открыл то сообщение, и послал в ответ свой номер. На следующий день мы встретились в баре Луи. Она ничуть не изменилась: те же длинные волосы, длинные ноги и короткая юбка. Вспомнился мой вкус во времена колледжа, который ничуть не разочаровал, как, впрочем, и ее характер – на удивление еще более милый и славный, чем я помнил. После двух гадюк, которых я любил, я очень нуждался в милом и славном. О ребенке никто из нас не обмолвился, но Эстеллу я утаивать не стал. Насколько я понял, она понятия не имела, что Оливия сыграла роль в нашем расставании. После этого мы часто виделись, но друг с другом еще не спали.

Из-за плеча Джесс я наблюдаю за реакцией Оливии. Она всегда обладала исключительным самоконтролем. И теперь она поступает просто чудовищно: смеется и обнимает Джесс, будто старую добрую подругу. Ошеломленный, я едва не отступаю назад. Ноа проявляет разве что каплю любопытства. Должно быть, мы кажемся ему персонажами какой-то пьесы. Оливия зовет нас в гостиную: