– Нисколько не сомневаюсь.

– И это... Девчонке помоги составить заявление. Чтоб грамотно было, убедительно... И от своего имени бумагу напиши. Перед тем, как в отделение доставить, я на экспертизу свожу. Пусть и там напишут, где их члены побывали в этот вечер.

Пройдя на кухню, Кошаев столкнулся с затравленным взглядом молодого Пашутина.

– Вы это... Не отправляйте домой... Он меня убьет...

– Ох-хо-хо, – вздохнул капитан. – Если бы я был уверен в этом, то сам отвел бы тебя к родителю. И пусть бы он убивал тебя всеми доступными способами. Главное, чтоб добился своего.

Старик проснулся рано, едва начало светать. Какое-то время лежал неподвижно, глядя в потолок, но постепенно события прошлого вечера начали как бы просачиваться в его сознание. И вдруг он вспомнил все, что произошло накануне. И словно какая-то сила подбросила его с кровати.

Он сел, осмотрелся по сторонам.

Прислушался.

Из-за двери доносились приглушенные звуки, он даже не смог определить, что это, откуда. Старик вышел из своей комнаты и только тогда заметил, что кровать Кати пуста. Он бросился в прихожую – сумка висела на месте. И снова до него донесся слабый, невнятный шум. Он осторожно прокрался к ванной – там шелестели струи воды, разбиваясь о целлофановую штору.

– Катя, – позвал он.

И, не услышав ответа, постучал.

– Здесь я, – послышался голос Кати. – Не беспокойся...

– Ты что, всю ночь там просидела?

– Почти.

– Выходи, хватит тебе плескаться, слышишь?

– Сейчас, – ответила Катя. – Сейчас выйду.

Отойдя от ванной, старик направился на кухню, включил газ, поставил на огонь чайник. Заглянув в холодильник, убедился, что на завтрак есть все, что требуется, – два пакета кефира, пачка пельменей, творог, масло.

– Ну и слава богу, – пробормотал старик, подходя к окну. В предрассветном сумраке невдалеке темнел серой громадой дом, в котором и произошли вчера печальные события. Даже сейчас старик остро почувствовал, что само здание стало ему ненавистным. – Убийцы, – прошептал он. – Самые настоящие убийцы... Они убили прежнюю Катю, убили меня...

Старика охватило ощущение непоправимости беды. Угнетенность была настолько сильной, будто не просто пострадал, а умер самый близкий человек, а он, Иван Федорович, остался один на земле, отныне и навсегда один...

Давно закипел чайник, и струя пара заполнила всю кухню, холодное окно покрылось капельками воды. И только тогда старик спохватился, выключил газ.

Поспешно, чуть ли не воровато, вышла из ванной Катя и, наклонив голову, прошла в свою комнату. Толкнув за собой дверь, отгородилась от старика. Он уже заметил эту ее новую привычку – она отгораживалась от него, не смотрела в глаза, старалась побыстрее прошмыгнуть мимо. Это была разительная перемена – Катя всегда была спокойной и улыбчивой.

Сам того не заметив, старик глухо простонал, направился было к Катиной комнате, но на полпути остановился, вернулся на кухню. Он не знал, что ей сказать, как приободрить.

– Катя! – крикнул он. – Чай!

– Иду, – ответила Катя, но из комнаты не вышла.

Старик заварил чай, ополоснул чашки, поставил на стол сахар, нарезал хлеба, вынул из холодильника масло. Простыми, неторопливыми действиями он пытался заглушить в себе непрекращающийся жалобный вой. Не будь дома Кати, и старик бы завыл, протяжно, негромко, со звериной тоской. «Ведь знал, что творится в городе, все знал, дурак старый, – казнил он себя. – Что бы тебе выйти, встретить, проводить домой... Нет, с балкона ручкой махал... Домахался...»

Да, старик во всем случившемся винил себя. Единственное, что давало слабое утешение, – насильники получат по заслугам. «Но Катя, – простонал он, – Катя...»